Лампа для джинна

Что удивило Вовку, так это пассажиры. Вернее, их количество. Она-то ожидала увидеть забитый под завязку вагон, в котором ни ноги не вытянуть, не продохнуть. Но сиденья занимали неторопливо, и к концу посадки едва ли заполнилась треть мест.

Значит, Джинн обдурил не только ее, но и оператора – видно, он просто скрыл свободные билеты на какое-то время, чтобы Вовка не подумала, что у нее есть выбор. Наверное, и поездов на Краснокумск полным-полно, и не только сегодня…

Но состав уже деловито постукивал колесами, набирал скорость, и малоэтажки центра, особняки и новостройки окраин скоро остались позади. До следующей остановки четыре часа, и к этому времени Вовка экзамен уже пропустит.

Замелькали березовые рощи, просеки, пролегла под мостом серебристая, как окуневый бок, речка. Солнце засверкало между стволами сосен, и Вовка невольно затосковала.

Скинув кроссовки, она забралась на сиденье с ногами, положила рюкзак на пустое место напротив и вдруг представила, что это лето – самое обыкновенное, беззаботное, нисколько не важное, а она сама, захватив с собой всего ничего вещей, едет на электричке на дачу, чтобы купаться до ледяной ломоты в зубах, бегать босиком по траве, рвать малину в дальних зарослях, жарить на веточке ломти хлеба и спать на душном чердаке, сладко пахнущем хвоей. Она закрыла глаза, и от мелькающего солнца под веками поползли красно-желтые круги. Кондиционер в вагоне не работал, а может, его и не было. Кто-то раскрыл окно, и волосы затрепало теплыми, крепкими порывами ветерка.

Но Вовка открыла глаза, и счастливое летнее наваждение развеялось. Она едет неизвестно куда, неизвестно зачем и не знает, что будет дальше. Она не поступила – вернее, даже не попыталась, и внутри так совестно, так мерзко, так непонятно – потом-то ей что делать, куда деваться? Она не может просто взять и поехать куда-нибудь в деревню, как Лёля, к примеру, или Илья, хотя вряд ли у него дача – скорее всего, какой-нибудь расфуфыренный коттедж где-нибудь на берегу озера, за толстым непроглядным забором. А Федя? Федя тоже может поехать куда хочет. Вряд ли ему интересна природа, но и он, и Илья, и Лёля – все трое свободны. Джинн не за ними охотится. Не их желания исполняет.

Вовка хотела самостоятельной жизни – вот и получила. Растеряла семью – слишком много от нее хотели. Оттолкнула друзей – она же мечтала найти новых! Не усмотрела за Яшкой – еще бы, она ведь тайно мечтала о другом, о рыжем… Не смогла заработать денег – взяла и украла, ведь это так просто! Не слишком-то хотела петь – и вот, пожалуйста, кому нужна эта «культурка»…

Вовка схватилась за голову и поняла, что плачет теперь уже по-настоящему. Не шмыгает носом и не роняет слезы, а рыдает навзрыд. И в горле стоит комок, и легкие сжало, и рвется внутрь что-то тяжелое, страшное, лишнее…

Она слабая. Она и старое не может удержать, и новое создать неспособна. Все у нее валится из рук. Все рассыпается, все расползается. Она – слабая.

От этой мысли в голове вдруг что-то сверкнуло. Перед глазами полыхнуло, в ушах зашумело, полоснуло по вискам звенящей болью.

Слабая, глупая неудачница, у которой даже желания – постыдные и неправильные.

Вовка сжала голову руками еще крепче. За последние дни подобная головная боль накатывала не раз. Как будто пробовала Вовку на вкус, протискивалась в мозг, заглядывала, что там и как, и тут же отступала. Но на этот раз пульсация оказалась такой нестерпимой, что Вовка едва не застонала. Никогда она еще не испытывала такой боли: острой, яркой, сверкающей. Как будто хлестнула вдруг по нервам, рванула в затылке, а теперь бьется с каждым ударом сердца, отдается в каждой клеточке тела, и кажется, будто еще немного – и из ушей польется кровь.

Когда Вовка открыла глаза, боль растворилась без следа. Как накатила, так и схлынула. Ни тени, ни отголоска, словно почудилось. Вовка смотрела в окно, жмурилась на солнце и дрожала. Неужели все-таки мамина мигрень и ей передалась по наследству? А может, просто паника?

Вовка подтянула колени к груди, обняла себя покрепче, уткнулась подбородком в джинсы и вдохнула поглубже.

Конечно, паника. Она просто испугалась. Разрыдалась. Поддалась. Но теперь все хорошо, все в порядке.

Вовка смахнула слезы со щек, подышала еще, пока голова не закружилась, и откинулась на спинку. Грохнули двери тамбура, пахнуло сигаретным дымом – плотным, особым, железнодорожным – и зазвучал знакомый голос.

– Да вот она. Четвертый вагон, говорила же. А ты заладил: шестой да шестой… Распечатал бы или хоть записал…

Вовка дернулась. По проходу, воинственно покачивая своей длиннющей косой, шагала Лёля: брови сведены, глаза накрашены еще гуще прежнего, и оттого кажется, что в глаза эти можно провалиться.

– Нормально, нашли!

Из-за ее плеча показалось беззаботное Федькино лицо. Он махнул кому-то за спиной, и в вагон заглянул Илья.

– Видали, куда техника зашла! – смеясь, отозвался тот.

Вовка вжалась в сиденье и замотала головой.