Лампа для джинна

Илья надкусил свое мороженое, а у Вовки аж зубы свело. Она так не умела. Обычно она цедила мороженое, потихонечку слизывая, а если была ложка – то ковыряла ею по капельке.

– Ну так, – повел плечом Илья. – Странноватенько, конечно.

Вовка тоже попробовала и сморщилась. Шоколад отдавал картоном, а фисташки – кислятиной.

– Ну и химия. – Вовка лизнула еще разок. – Нет уж. Что-то не пошло.

Она вышвырнула рожок в ближайшую урну. Илья уже съел половину, но поколебался и последовал ее примеру.

– Да уж. Как-то не очень. Ладно, сейчас мимо магазина пойдем, что-нибудь купим. Я, кажется, теперь вполне себе понимаю Федю. Только о жратве и думается.

– Федю? – моргнула Вовка.

– Федю? – Илья почесал в затылке и сконфуженно хохотнул. – Что-то меня глючит. Какой еще Федя-то?

Вот именно, глючит. То ли Илью, то ли вообще всех. И Лёлю, и Федю-Митю, и саму Вовку. Какой-то этот Краснокумск тронутый…

– Митя, наверное, – без особой охоты подсказала Вовка.

– Точняк. Митя. Что-то голова от этого смога мутная. Вообще не варит.

Вовка только кивнула. Она тоже не особенно хорошо соображала, но уж точно не от смога.

Они возвращались по другой стороне улицы и миновали небольшой парк. Вернее, Вовка думала, что это парк, но когда они оказались у ограды, то оказалось, что из-за старенького зеленого штакетника на них смотрит покосившийся дачный домишко. Неясно, как он затесался в городскую застройку: может, его хозяин наотрез отказался съезжать, и выселить его не смогли, а может, он был какой-нибудь крупной шишкой, и выселять его вообще не думали. Так или иначе, домик все стоял. Кособокий, явно уже нежилой, краска на нем лупилась, а узорные наличники съехали, обнажая гниль. Зато яблоневый сад брал свое. Густой, как дикие джунгли, сочно-зеленый, он подмигивал желтыми огонечками крошечных, пока еще недоспелых яблочек. Сад портило только серое рубище, неизвестно зачем развешанное на ветвях деревьев – то ли грязное белье, то ли половые тряпки. Вовка прищурилась, пытаясь все-таки разобрать, что это такое, а потом крепко-крепко сжала Илье руку и онемела.

– Ого, – присвистнул он. – Кошатник здесь точно не живет.

Значит, и Илья видел.

Вовка не отпускала его руки, а за шиворот словно льда насыпали. Снова разболелась голова, и Вовка отрешенно подумала, что нужно будет поискать у бабушки таблетки. Принять и в карман положить – ну сколько же можно терпеть… От холода залихорадило, но какая-то сила заставляла не спускать глаз и все рассматривать, рассматривать…

На ветвях яблонь висели кошки. Десятки грязно-белых длинношерстных кошек, одинаковых, словно близнецы. Развешаны они были с какой-то ненормальной аккуратностью – на равном расстоянии друг от друга, чуть ли не живописно, как игрушки на новогодних елках. От ветерка две ближние кошки покачивались с легкой, расслабленной грацией. Когда одна из них повернулась, обратив к Вовке застывшую морду, она зажмурилась и охнула.

Но хуже всего было не то, что кошки были дохлыми или что какой-то псих решил украсить ими свой участок. Самое отвратительное было то, что эти кошки были словно размноженной копией одного-единственного оригинала.

– Яшка, – пролепетала Вовка, сглатывая.

Ее замутило так, что аж голова закружилась. В спину дул теплый ветер, и она слышала, как поскрипывают веревки на ветвях в жутком саду.

Среди деревьев стояла такая плотная дымка, что казалось, только сунься, и влипнешь в серый кисель. Не дымка, а настоящий туман, запутавшийся в ветвях сахарной ватой.

Тени бродили меж стволов, цеплялись за сучья, роняли на ходу сгустки-хлопья собственной призрачной плоти, и в потускневшей зелени яблонь казалось, что у них есть лица. Человеческие лица – одно уродливее другого.

– Вов, что с тобой такое?

Илья потянул ее за руку.

Вовка отвернулась. Во рту появился стальной привкус, и она поняла, что прокусила себе губу.

– Пошли отсюда, – только и сказала она.

Ни у дома, ни в подъезде они никого не встретили. Лёля с Митей их не ждали.

В квартире царила плотная тишина, какая стоит в жилом доме только посреди рабочего дня: ни крика, ни стука, ни пылесоса.

Пока поднимались по лестнице, Вовка посчитала квартиры, в которых еще кто-то мог жить – только бы отвлечься от воспоминания о жутком яблоневом саде. Из шестнадцати набралось всего шесть дверей с незапыленными ковриками. Попадались заколоченные или, наоборот, распахнутые. В щелях виднелись куски обоев, словно исподнее торчало из-под верхней одежды, и от такого невольного вторжения в чью-то когда-то частную жизнь Вовке становилось страшновато и неловко. Интересно, сохранилось ли что-нибудь в этих квартирах или их давным-давно разграбили, оставив одни голые стены да громоздкие шкафы, которые вытаскивать незачем, да и сил не хватит?..

Закрыв за Ильей входную дверь, Вовка выдохнула. Полуживой подъезд ее пугал: и как здесь не сходят с ума, в этом городе, который наполовину вымер?

И это не говоря обо всей прочей чертовщине, думать о которой Вовка сейчас просто не желала.