Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами

Похожие на переодетых гвардейцев мужики сносили строительные принадлежности именно сюда – и за самый краткий срок построили в этом месте вместительный сарай с дверьми почти во всю ширину. Работали они так хорошо и споро, что я хотел даже попросить их нарубить мне дров за ведро водки, но возможности такой не представилось. Мужики не слонялись по усадьбе без дела – отработав свое, они бесследно исчезали в подвале.

Построенный ими сарай был необычен – его огромные двери не открывались на петлях, а отъезжали в стороны на маленьких колесиках, катящих по деревянной рельсе. Я подобное прежде видел лишь в одном амбаре на Волге, где так было устроено возле причала с баржами, чтобы не мешать проезжающим телегам.

– Что это за амбар? – спросил я Капустина, когда тот поднялся ко мне на балкон, чтобы махнуть стопочку (они с Карманниковым делали это довольно часто, о чем я еще расскажу).

– Это, Маркиан Степанович, не амбар, а ангар.

– А что такое ангар?

– Это тоже своего рода амбар. Но особый. Для летательных аппаратов-с.

– Зачем ему такие огромные двери?

– Чтобы прошли крылья-с.

Я заметил, что Капустин в разговорах со мной добавляет это присяжно-поверенное «-с» к некоторым словам, обычно невпопад. Видимо, чтобы вызвать во мне доверие, он старался говорить как человек нашего времени, не вполне точно зная, как люди у нас говорят.

Поняв это его намерение, я стал наблюдать его внимательно, и увидел, что в разговоре он всегда в точности копирует мои жесты – чешет ухо, морщится, и так далее. Наверно, он хотел сойти таким образом за своего. Результат, однако, оказался обратным – я стал относиться к нему еще более настороженно.

– А велики ли крылья? – спросил я.

– Скоро увидите…

Двери амбара, однако, все время держали приоткрытыми только самую чуточку, чтобы из дома можно было проносить всякие детали и материалы.

Назначения деталей я большей частью не понимал, но глядеть все равно было интересно: какие-то легчайшие по виду рейки вроде тех, что идут на дранку, мотки проволоки, детали из дерева, похожие на части арфы, металлические опоры, несколько колес с блестящими спицами…

А однажды пронесли закрытый тканью таинственный механизм, про который Капустин сказал, что это компактная паровая машина, и ее вполне можно было бы построить в наше время на имеющихся у нас заводах, будь люди чуть поумнее.

Иногда, глядя на переодетых мужиками check’истов, таскающих всякую таинственную всячину в этот амбар, я думал совсем странное и дикое – а не злоумышляют ли они, часом, на Государя? Не окажусь ли я невольным их сообщником?

Но, чуть поразмыслив, я пришел к выводу, что рядом нет ни железной дороги, по которой ходит царский поезд, ни пристани, где может пристать корабль с Его Величеством, так что для злоумышления на Высочайших Особ наша глушь подходит мало.

В амбар, где шла работа, я решил не ходить, пока не позовут. Зато я с интересом наблюдал за чертями, которые сделались особенно отчетливо видны, когда из города доставили две коробки ямайкского рому.

Как только я начал пить этот ром, черти занялись инженерным делом – и быстро выстроили вокруг амбара, где трудились люди Капустина, что-то вроде высокой изгороди из черных обгорелых бревен, поднимающихся местами весьма высоко. Походило это отчасти на плетень, отчасти на сгоревшие стропила – и теперь черти свисали с них вниз головами, разглядывая амбар в кривые подобия театральных биноклей.

Вероятно, размышлял я, подобные картины объясняются физиологией нашего сознания: мозг видит строительные работы и повторяет эту тему с вариациями в своих возбужденных видениях, содержание которых он черпает наполовину из фантазий, а наполовину из памяти.

Естественно-научное объяснение подобных галлюцинирований, несомненно, существует. Но все равно изумительно то, как различаются видения, вызываемые разными напитками. Думаю, кто-нибудь из будущих Русских Певцов еще посвятит этому вопросу немало проникновеннейших строк.

Надо сказать, что гости проявляли обо мне заботу – Глашка получила от них дополнительные кредиты, и к ее обычной стряпне добавились лакомства из города, в том числе устрицы и плесневелый французский сыр, который гости тоже поедали с отменным аппетитом. Я курил теперь сигары. В общем, я сибаритствовал как мог, даже не поднимаясь при этом из стоящего на балконе кресла, и постепенно достиг такого байронизма, что уподобился пресыщенному лермонтовскому демону.

Говорят, что если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе. Так и получилось – хоть я не искал общества Карманникова и Капустина, они повадились ходить ко мне на балкон сами.

* * *

Сперва я полагал, что таким образом они держат меня под наблюдением. Но скоро мне стало ясно: гости мои – природные русские люди, и поднимаются наверх просто махнуть стопку, делая это не с какими-то заранее намеченными видами, как какие-нибудь французы или немцы, а без всякой цели вообще.

Как только я понял это, мне стало с ними легче, и в отношениях наших появилась даже некоторая трактирная задушевность.