Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами

Это был небольшой мешочек, или скорее мягкий конверт, сшитый из плотной фиолетовой ткани. Материал напоминал муар, но проходящие по нему разводы жили, казалось, собственной жизнью. Один угол конверта был толще – внутри лежала какая-то вещица размером с часы или спичечный коробок.

Карманников натянуто улыбнулся – похоже, ему не понравилась эта демонстрация.

– Что это? – спросил я.

– Карманников, объясни на популярном языке.

– Технология бородачей, – сказал Карманников. – Этот конверт – независимый от остальной вселенной информационный континуум. Там могут сохраняться материальные предметы из прошлых состояний вселенной, потому что материя – это просто информация. Таким образом бородачи могут передавать нам весточки.

– И еще кой-чего, – добавил Капустин, сделав вид, что сжимает конверт в кулаке.

Карманников побледнел и привстал с места.

– Что ты дурака валяешь, – зашипел он.

– Да ладно тебе, – сказал Капустин. – Я же фокусник. И потом, я не говорил, что там внутри. Это ты гостайну раскрываешь. Маркиан Степанович, вы у нас теперь свидетелем проходите, хе-хе…

Но конверт он все-таки убрал.

* * *

Мне сделалось ясно, что кроме темных научных рассуждений я не услышу от своих гостей ничего интересного.

Никаких сведений об устройстве и духе мира, откуда они прибыли, я так и не дождался, сколько мы ни пили вместе. И это, признаюсь, вызывало во мне не только досаду, но и жутковатое подозрение, что скрытничают они не зря. Умолчания Капустина и его странные шуточки лишь укрепляли во мне эту мысль.

Возможность заглянуть в самое сердце грядущего представилась мне по чистой случайности. И, положа руку на сердце, скажу вам, Елизавета Петровна – знай я заранее, что откроется моему взору, я не проявлял бы такого любопытства.

Но расскажу по порядку.

Со своего балкона я видел, что Капустин иногда выходит из ангара, присаживается на лавку возле стены и читает какую-то рукопись (возможно, так он отдыхал от дел). Рукопись эта состояла из множества расшитых листов в папке ярко-желтого цвета. Иногда, читая эти листы, он морщился. Один раз засмеялся – но как-то зло… Словом, я был заинтригован.

Возвращаясь в ангар, Капустин всякий раз забирал папку с собой. Но однажды его окликнули – и он ушел к своим в спешке. Папку он прихватил, но забыл несколько листов, прижатых к лавке чайным стаканом.

Я к этой минуте уже был в приличном подпитии – и решение созрело во мне немедленно.

Спустившись вниз, я прошелся мимо лавки, убедился, что никто из гостей меня не видит, подхватил эти листы и, спрятав их под халат, вернулся на балкон.

В моих руках оказались три странички плотной белой бумаги с двумя столбцами печатного текста на каждой. Язык был русским, но совершенно безграмотным – словно писал крестьянский ребенок, не знающий ни твердых знаков, ни буквы «Ять». Впрочем, слог написанного был по-своему строен.

Я несколько раз перечел эти страницы самым внимательным образом, а потом ушел в кабинет и не поленился переписать их от руки, копируя непонятные слова, как гимназист, списывающий у товарища задание по латыни… Судя по всему, это был самый конец какого-то романа, написанного почти через полтора века после нас.

Затем, когда уже начинало темнеть, я снес украденные страницы назад – и положил их рядом с лавкой, словно их сбросило ветром. Капустин подобрал их на следующий день – подмокшими от прошедшего ночью дождика.

Прежде чем поделиться с вами мыслями по поводу прочитанного, я хочу, Елизавета Петровна, чтобы вы ознакомились с ним сами – и взгляд ваш не был заранее замутнен моими мнениями.

Вот каким был мой улов: