Лампёшка

Он чувствует, как вода ласкает его кожу, наконец-то! Такая прохлада, такая нега, ему так этого не хватало. Может, на этот раз покупаться чуточку дольше? Забудь ты о ней, об этой безмозглой девчонке! Забудь о времени, забудь обо всём, забудь самого себя… Почувствуй прохладу, почувствуй нежность…

Нет! В этом-то всё и дело, как раз в этом! Нельзя! Он напрягает слух, чтобы услышать, сколько прошло времени. Уже пора вылезать. Почему она его не вытаскивает?

Он чувствует, что падает… и поймать его некому.

— Я тебя поймаю, — нашёптывает вода. — Падай. Не бойся.

Только когда голова мальчика — подбородок, рот, нос — начинает медленно погружаться в воду, только когда она понимает, что золотые глаза вот-вот с шипением потухнут, Лампёшка спохватывается. Сколько секунд прошло? Она понятия не имеет, наверняка больше, чем…

— И… сто тридцать пять! — торопливо объявляет она. — Пора вылезать!

Мальчик погружается всё глубже, его руки соскальзывают с кромки ванны в воду. Лампёшка быстрым шагом подходит к ванне, засовывает руки в холодную воду и пытается его вытащить. Невозможно: кажется, он стал теперь гораздо тяжелее.

— Ленни, помоги!

Он не хочет помогать, ни капельки не хочет, но девочка зовёт, и он всё же осторожно заходит в комнату и вынимает мокрого мальчика из воды. Ленни как можно дальше отставляет голову и зажмуривается, словно держит в руках гнездо ядовитых змей. Бросив Эдварда на кровать, он поскорее прячется в коридоре.

Золотые глаза закрылись. Мальчик лежит на простыне, его грудь медленно вздымается и опускается. Его хвост — самый настоящий хвост, видит теперь Лампёшка. По всей его длине тянется тонкий белый шрам, как будто кто-то когда-то пытался разрезать его надвое. Лампёшка накрывает мальчика чистой белой простынёй.

— Слишком долго! — Его голос доносится будто издалека.

— Нет, все хорошо…

— Слишком долго!

— Я на минуту забыла, что надо считать, совсем на чуть-чуть, я увидела…

— Даже на это ты не способна.

— В следующий раз я… Завтра я…

Он отбрасывает простыню и соскальзывает под кровать, в темноту.

— А теперь вон отсюда, — шипит он. — Оставь меня одного.

Как проходят дни

Так отныне и проходят дни.

Она каждое утро приносит ему завтрак, ждёт, пока он поест, и относит поднос обратно на кухню.

Она по-прежнему старается разговаривать бодро и приветливо, хотя уже почти не верит в то, что его можно приручить.

Она старается подавать ему то, что он просит, но чаще всего ошибается. Не та книга, не те карты. Африка вместо Японии. Гренландия вместо Индонезии. Ей-то откуда знать? «Светила из тебя не выйдет, Лампёшка», — говорил отец. Что ж, он прав.

— Научить тебя читать, что ли? — несколько раз раздражённо предлагал мальчик. — Ничего легче на свете нет!

— Нет, спасибо.

— Если ты, конечно, не тупица.

Вот-вот.

При любой возможности она проскальзывает за штору и смотрит вдаль, на свой старый дом и на море, каждый день разное — зелёное, серое, серо-зелёное, серо-голубое, — и жаждет почувствовать в волосах ветер, а под ногами — прохладные ступеньки маяка.

— Ты ещё здесь? Да что ты там делаешь, на что глазеешь?

Она не говорит.

Днём она приходит его купать. Ленни помогает: сносит вниз грязную воду, таскает наверх чистую, опускает мальчика в ванну и вынимает оттуда, когда тому нужна помощь. Помощь нужна всегда. Каждый день Эдвард объявляет, что в помощниках не нуждается, что его мышцы окрепли и что сегодня он обойдётся сам, но каждый день приходится ему помогать.

Да Ленни и не против. Он послушно ждёт в коридоре и при любой возможности поглядывает из-за двери на девочку.

Лампёшка, как положено, считает до ста тридцати пяти и больше не ошибается. Называет спайку спайкой, а не хвостом. Зовёт мальчика Эдвардом, а не Рыбом. Сдувает пыль с книг и вперемешку расставляет их по полкам. Собирает в саду цветы и ставит их в вазочку рядом с его тарелкой. И тут же забирает, потому что ему это кажется смешным. Он же не корова! Она надраивает грязные окна, очень медленно и тщательно, особенно то окно. Она думает об отце и беспокоится. Время от времени она гуляет по саду и посматривает на то самое дерево с веткой, что тянется к ограде.

Так отныне и проходят дни.

Она появляется каждое утро, эта девчонка, и каждое утро он вынужден заново привыкать к тому, что это она, а не Йозеф, спокойный и невозмутимый, всегда точно зна-ющий, что нужно делать. Привыкать к тому, что ей приходится вечно всё объяснять и чаще всего без толку. Что она тупица, даже читать не умеет, и как же она бесит его тем, что без конца вертится у кровати, а потом прячется за занавеской и пялится в окно или что она там делает. Пока он не рявкнет на неё как следует — это обычно помогает.

Спровадив её, он приступает к тренировкам: делать это у неё на глазах он не желает.