Лапландия. Карелия. Россия

подъехал к проводнику и завел с ним разговор. Между про­чим, я спросил его, почему, как скоро мы переехали рус­скую границу, напала на нас такая сильная буря? Лопарь отвечал мне, что на самой границе вместо таможни было Святое место (basse-baikke), и потому святое, что там стоял сеида. В прежние же времена лапландец никогда не проез­жал мимо сеида, не остановившись подле него поесть и, разумеется, не принесши ему жертвы. Русские лопари и до сих пор сохраняют этот обычай из страха, чтоб не подверг­нуться дорогой голоду или какому-нибудь другому несчас­тью за несоблюдение его. «Может быть, сеида требовал и от нас жертвы, — продолжал, улыбаясь, лопарь, — и этой бу­рей показывает нам теперь свою силу». Желая утешить гнев раздраженного бога, мы остановились закусить, но и это ни к чему не послужило. Непогода не только не утихла, но даже увеличилась, и нам оставалось только терпеть и уте­шать себя надеждой, что по крайней мере ночь проведем близ живительного огня. Действительно, эта надежда ис­полнилась. Мы нашли сваленную ель, корень которой мог бы, казалось, поддерживать вечное пламя. Мы вырыли подле него просторную яму, натаскали в нее ветвей, растянули со стороны ветра парус (loudet), поставили котел на огонь и уселись вокруг. Ветер не беспокоил нас: он оживлял, на­против, наш огонь и забавлял еще своим говором с лесом. Само собой разумеется, что в таких случаях не обходится без стакана водки и воспоминаний о друзьях и о всем, что в далекой родине драгоценно и мило. Таким образом время проходит легко и приятно в ожидании сытной похлебки, доставляющей путешественнику крепкий сон даже и в этой неприязненной пустыне. Укрепившись покойным сном, вста­ешь поутру, готовый на все, что ни приготовил в лоне своем вновь проснувшийся день. 27 февраля было для меня днем, о котором я решительно мог бы сказать: perdidi diem, если бы я на самом деле был важным господином (iso herra), как величали меня иногда финские возчики, с которыми, в про­тивоположность туземным жителям, чиновникам и другим путешественникам, я хорошо обращался, разговаривал дру­желюбно о хозяйстве их, образе жизни и тому подобном. Об этом дне я ничего не нахожу в своих записках, кроме названий тех озер, которые мы проезжали по дороге от Патсйоки в Синьель. Названия эти: 1-е — Сулъкишъяри, 2-е — Пуольтшияри, 3-е — Алъкасъяри, 4-е — Камаяри, 5-е — Пъаномъяри, 6-е — Чоалмеяри, 7-е — Каллаяри, 8-е — По бласъяри, 9-е — Гуккиссъяри. Между Чоалмеяри и Пьаномъяри тянется довольно высокий хребет, называемый Уккашаэлъке. Видно, на этом хребте стоял также голодный сеи­да, потому что, как только мы перебрались через него, под­нялась жестокая снежная метель, постоянно усиливавшая­ся. На Гуккиссъяри, имевшем почти милю длины, она так расходилась, что едва-едва не лишила всякой возможности продолжать путь. Наконец нам удалось-таки переехать и это озеро. До деревни оставалось только каких-нибудь пол­мили, но кто ж не испытал, что как время не всегда опреде­ляется часами и минутами, так точно и геометрическое измерение саженями и аршинами не всегда определяет длину дороги. Нельзя себе представить, как бесконечна кажется полумиля в Лапландии, когда бушует метель и когда, утомясь от трудной дороги, жаждешь добраться до гостепри­имного крова. Напрягаешь все силы зрения, чтобы открыть между деревьями желанный огонь, и раздраженное нетер­пением воображение кажет тысячи огней, исчезающих че­рез минуту, чтоб блеснуть снова и снова исчезнуть. Утом­ленный и раздосадованный этими обманами, принимаешь наконец за призрак и действительный огонь, и только уж лай собак убеждает окончательно, что достигли наконец желанной цели.