Лапник на правую сторону

На тот момент времени в больнице ошивался не в меру любопытный практикант по фамилии Качанов. Однажды вечером Прошин пригласил его на чай. Чай был особый, и вскоре Валентин Васильевич уже знал, что практикант – не практикант вовсе, а штатный сотрудник Комитета госбезопасности, прибыл в Заложное с целью выяснить суть экспериментов Прошина, как и несколько его предшественников, к этому времени уже покойных. Взяв с практиканта-шпиона слово под страхом вечного проклятия никому на свете до конца жизни не рассказывать об увиденном, Прошин показал ему свой подвал и объяснил суть экспериментов. А потом объяснил, что такое вечное проклятие и как оно действует. Взглянув в глаза милейшего Прошина, сотрудник органов госбезопасности понял, что это не шутки и не пустые слова: проклятие на самом деле существует, и оно на самом деле вечное. При этом Качанов испытал такой темный, ни с чем не сравнимый ужас, что по возвращении в Москву немедленно написал отчет, где говорилось, что исследования Прошина касаются исключительно проницаемости слизистых дыхательных путей и Комитету госбезопасности глубоко неинтересны.

С тех пор Валентина Васильевича никто не беспокоил. Работа шла своим чередом. Как в любой научной работе, были здесь свои неудачи, были ошибки. Случались порой досадные недоразумения, главным из которых, бесспорно, следовало считать появление в Заложном не в меру добросовестной медсестры Богдановой и еще, пожалуй, происшествие с местным уфологом Савским, о котором доктор не стал рассказывать Дусе, уж больно все глупо получилось.

Но в целом исследования продвигались весьма удовлетворительно. И Прошин был уверен, что ни одна живая душа ни о чем не догадывается.

– Вы, милейшая Анна Афанасьевна, уже не в счет, – с ласковой улыбкой Айболита сообщил он Слободской. – Да-с, такое у меня правило: ни одна живая душа.

* * *

Между тем Валентин Васильевич ошибался. Кое-кто знал о его работе. Этот кое-кто по фамилии Вольский в данный момент вечности несся в сторону Заложного, и маленькие разноцветные машинки мотыльками разлетались из-под колес его тяжелого джипа.

За рулем, вжав ногу в газ, сидел верный Федор Иванович, и в глазах его сверкали отблески боевых огней молодости, когда носился он по ущельям сопредельной дикой страны на верном бэтээре, сминая в кашу глинобитные домишки раньше, чем из окон выглянут черные глаза гранатометов, раньше, чем бородатые воины пророка поймают в перекрестье прицела пятнистое бэтээрово брюхо. «Господи, не подведи», – проносилось у Федора Ивановича в голове всякий раз, когда из-под бампера выныривала очередная насмерть перепуганная «шкода», или водитель замызганной «девятки», матерясь, юзом съезжал на обочину. И Господь пока не подвел ни разу. Все пока что на трассе Москва—Калуга были живы и здоровы, и проклятия владельцев «шкод», «девяток» и плоских тупомордых «мерседесов», раскиданных Федором Ивановичем во все стороны, не обрушились камнепадом на его лысеющую голову. Возможно потому, что реяло над ней невидимкой свеженькое, с пылу с жару, благословение преподобного отца Александра, настоятеля Святозалесского монастыря.

Вольский отправил Федора в монастырь на встречу с бывшим агентом государственной безопасности Андреем Качановым, который четверть века назад был направлен в Заложное наблюдать за доктором Прошиным, после чего в скором времени отринул мирские соблазны и, скинув погоны, превратился в инока, а затем и в отца Иннокентия. Отец этот, последний из имеющих отношение к истории с живым трупом (если, конечно, самого Прошина не брать в расчет) был вроде бы жив-здоров. И поговорить с ним, разумеется, следовало незамедлительно.

Отправляя Федора в святое место, шеф сунул ему пухлый конверт с весьма внушительной суммой на пожертвования. Бизнесмен Вольский полагал, что дензнаки существенно облегчат общение Федора с монастырским начальством. Так оно и вышло.

Настоятель, узнав, что Федор Иванович желает пожертвовать, сделался исключительно ласков и выразил сильнейшее желание выполнить любую просьбу уважаемого гостя. Уважаемый гость сообщил, что наслышан о святости монастыря и даже случайно узнал, что здесь обретается бывший сотрудник органов госбезопасности. Разумеется, ничто лучше не подтверждает слухи о святости настоятеля, чем его умение обратить в истинную веру и наставить на путь такую гадину.

Федор Иванович робко попросил о встрече с отцом Иннокентием. Уж больно хочется лично поглядеть на чудо перевоспитания. Тут отец настоятель опечалился и сообщил, что осуществить это не представляется возможным: отец Иннокентий, более двадцати лет проживший в своей келье, скончался. Послезавтра будет девять дней. Похоже, двадцать лет апостольской жизни не искупили грехов отца Иннокентия: смерть его была странной и страшной.