Ларец

— Да заснул он там, что ли?

Нелли решилась на отчаянный шаг: приблизилась и прильнула глазом к замочной скважине. Увиденное заставило ее тихонько охнуть.

…Папенька сидел за столом, на котором, зажженные от его свечки, горели теперь еще две парные свечи в фигурной бронзе. На доске стола стоял ларец с открытою крышкою.

Кирилла Иванович, склонив голову, любовался игрою мелких алмазов звездистой огранки на широком браслете.

— А это Вы надевали тогда представляться ко двору, — негромко, но отчетливо произнес он в пустоту. — Мне было семь годов. Когда подали карету, Вы зашли на минуту попрощаться и браслет сверкал на руке, коей Вы погладили меня по щеке. Вы были как фея из моих французских сказок. И сей аграф был на Вас. — Отец глубоко вздохнул. — Ах, маменька, друг сердешный, пусть это лишь безделки, но и копеечную деревяшку, что была Вам мила, я так же жалел бы отдать в чужие руки!

Отец поднял голову, и Нелли увидела странный блеск его взора.

— Сей аметистовый гарнитур Вы часто надевали летними вечерами… Ах, маменька, маменька!

…Кирилла Иванович просидел над ларцом всю ночь. А утром, и не думая пойти отдохнуть, послал во флигель за судейским.

Глава VIII

Отчаянье, последовавшее за вспышкой надежды, казалось, легло на грудь Нелли стопудовым гнетом. В кабинете составлены все бумаги. Долголягий Антип, презрительно кривясь, выволок из флигелька, заросшего уже осыпанной зелеными ягодами рябиной, жалконький багаж Пафнутия Пантелеймонова Панкратова — крашенный зеленой краской облупленный сундучишко, объемистый черный погребец и шагреневый мешок для бумаг. Вот во двор выкатывают шарабан, стряпчий сам залезает на козлы, трогает… Все! Теперь уже вправду все, а вить они могли на час опередить папеньку минувшей ночью, всего лишь на один час…

Тихо, словно ощущая себя тенью, Нелли прошла через розарий к пруду. Одинокий Протесилай печально любовался своим отражением в еще холодной воде. Вода нагреется до полудни, а холод, сковавший Нелли душу, не уйдет никогда.

— Зря ты смотришь на воду, бедный лев, — Нелли подобрала подол и уселась льву на спину, боком, словно на лошадь. — Думаешь, там твой друг? Думаешь, он пытается вылезти из воды и с тобой поговорить? Нет, это только твое отражение. А друга у тебя нет и не будет. А мои друзья были камни, они со мною говорили. Теперь и я одна-одинешенька, как ты.

Нелли обняла руками голову льва. Вода, струясь, отразила ее золотистые волосы и бледное лицо, прижавшееся щекою к серой морде. Нелли сильнее ухватилась за каменную гриву и пересела по-мужски.

— Увези меня подальше, а, старый лев? — Нелли оттянула пятки и ударила Протесилая в каменные бока. На мгновение ей вправду почудилось, что статуя взяла с места в тяжелый летящий карьер. Пруд раскинулся впереди, как ровное блестящее поле. На карьере ведь тоже кажется иногда, что ты неподвижен, а мчится сама земля. — Хотя бы куда-нибудь, где можно мне прожить и без камней! Может, хоть ты, каменный, мне поможешь? Видишь ли, на живой лошади мне ехать некуда! На ней я могу домчать только до соседей, ну еще к маменькиной крестной в монастырь…

И вдруг каменный полет оборвался. Словно кто-то невидимый подтолкнул Нелли локтем. И как раз, как упомянула она старую княгиню. Гиль! Великая важность ей до этой игуменьи! Которая вдобавок даже в лицо-то ее, Нелли, не знает, только и наслышана про светлые волоса…

Нелли вскрикнула и вскочила на ноги. Мгновение стояла она в самой глубокой задумчивости, а затем кинулась со всех ног к дому.

Спустя полтора часа, войдя в комнату матери, Нелли застала Елизавету Федоровну за вышиванием гладью. Прежде обозначенный лишь пустым контуром, бант на посохе маленькой пастушки стал теперь цвета само.

— Я сегодня хотела бы побыть одной, дитя, — произнесла она, подняв голову. — Отец твой опечален, и мне не весело.

— Маменька, я не хотела Вас обеспокоить, — Нелли села тем не менее на скамеечку для ног. — Но, чаю, просьба моя могла бы Вас обрадовать.

— Вот как? — Елизавета Федоровна улыбнулась.

— Маменька… Помните, вчера письмо было от княгини? Мне бы хотелось… хотелось погостить в монастыре. Необязательно, она уж с младенчества меня не видала.

— Нелли? Ты хотела б в монастырь? Право, вот неожиданность! Крестная была бы рада хоть и тебе одной… Да и обижается она… А на меня монастырские стены наводят тоску. Воистину, Бога надобно иметь только в сердце, прав великий просветитель… Впрочем, тебе рано такое знать.

— Так Вы ради моей затее?

— Ох, не знаю. Подумай, в обители надлежит подниматься чуть свет, разве ты к такому привыкла? А выстаивать все длинные службы? Конечно, крестная не станет тебя неволить, ты гостья, а не паломница. Но злоупотреблять положением гостьи в монастыре нехорошо. Другие приехали молиться, надобно жить с ними вровень, чтоб никого не отвлекать от благочестивых мыслей своей особой. Наверное ли ты этого хочешь?

— Я не стала бы никому мешать, право слово!

— Может, и вправду тебе нужно отвлечься, дитя. Конечно, для девочки твоих лет всякая поездка — изрядное приключение. Но так вдруг… Да и кого я с тобой пошлю?