Лариса

— Только имейте в виду, план я с вас потребую и брак должен быть ликвидирован, — сказал директор тоном, который давал понять, что разговор окончен.

Пробормотав: «Я понял», начальник цеха пошел к двери.

— А эту вашу Горбач, будьте добры, пришлите в обед ко мне, — сказал Иван Иванович, когда Игорь Борисович был уже у самой двери.

Как только он вышел, директор положил в пепельницу сигарету, взял в руки Зоино заявление.

— «Прошу уволить с работы», — начал он вслух. Прочитал, положил перед собою, внимательно оглядел Зою. Та встала перед ним, как перед учителем.

Разговор директора с Игорем Борисовичем, который она только что слышала, произвел на нее очень сильное впечатление. В каком-то совсем новом свете увидела она и завод, и Ольгу Николаевну, и директора. В каком-то ином свете увидела и себя… Но если и Ольга Николаевна, и директор непомерно выросли в ее глазах, то сама себе она показалась совсем букашкой. Ей даже стыдно стало, что она вот тут торчит перед директором, без толку отнимая его дорогое время. Вместо того чтобы работать, она тут путается под ногами с заявлением. Но отступать было поздно.

— Так почему же вы решили уволиться? — услышала она.

И сказала первое, что пришло в голову, и что, казалось, могло выглядеть правдоподобно.

— Я увольняюсь потому, что мы переезжаем отсюда. Едем в другой город…

— Вот как, — директор снова взял из пепельницы сигарету. Она уже успела погаснуть, и он снова зажег спичку. — Что ж, жаль… — И, вынув из стакана для карандашей красный, написал на углу Зоиного заявления: «Уволить».

Когда и назавтра Зоя не явилась в цех, Реня решила ее навестить и после работы направилась к своей ученице.

Дверь открыла Антонина Ивановна. С Реней она была знакома, та уже однажды заходила к ним.

— Ренечка, — обрадовалась она. — Как хорошо, что ты пришла!

Антонина Ивановна смотрела на Реню добрыми глазами, и все лицо ее было доброе, и Реня, отзывчивая на всякую доброту, была ей за это благодарна.

— Что вы, что вы, — сконфузилась она, когда Антонина Ивановна попыталась помочь ей раздеться. — Да не берите вы пальто, оно совсем мокрое…

— Третий день дождь сыплет, — вешая пальто гостьи, говорила Антонина Ивановна. — Да ничего не поделаешь, глубокая осень. Хорошо еще, что октябрь стоял теплый.

Вытирая носовым платком мокрые руки, Реня вошла в комнату. Михаил Павлович сидел за столом и что-то писал. Глянув на Реню поверх очков, он улыбнулся.

— А где Зоя? — спросила Реня.

— Сию минуту, Ренечка, придет, к портнихе выбежала, тут рядом, ты посиди, — попросила Антонина Ивановна.

— К портнихе? — удивилась Реня. Она была уверена, что Зоя заболела. — Так разве она здорова?

— Слава богу, здорова, а что? — испугалась Антонина Ивановна.

— Почему же она не ходит на работу?

Антонина Ивановна присела, сложила руки на коленях.

— А разве она вам ничего не сказала? — удивленно спросила она и вдруг запнулась, словно не зная, говорить или не говорить того, чего дочка сама не сказала подруге.

— Я ничего не знаю, — пожала плечами Реня. — А что случилось? — не дождавшись ответа от Антонины Ивановны, повернулась она к Михаилу Павловичу.

Михаил Павлович снял очки, собрал исписанные листки, сложил их в зеленую папку.

— Я и сам, Ренечка, только сегодня обо всем узнал, — сказал он. — Оказывается, бросила работу Зоя, уволилась. Трудно, видите ли, ей там, — последние слова он сказал довольно ехидно.

— А и трудно, Мишенька, не будь трудно, не бросила бы, — повернулась к мужу Антонина Ивановна. Мягкая и ласковая еще минуту назад, она напряглась, взъерошилась, словно квочка, заметившая, что кто-то покушается на ее цыпленка.

Михаил Павлович как и не слышал слов жены.

— Вот, — поднял он зеленую папку, — воспоминания пишу. Обрадовался, что на пенсию вышел… полковник. А мне, видно, не воспоминаниями надо заниматься, а сегодняшним днем, — и он бросил папку обратно на стол. — В собственном доме порядка не наведу.

— Как же так… Никому ничего не сказала, не посоветовалась… Мы все были уверены, что она болеет, — говорила Реня. Удивление и обида звучали в ее голосе.

— Понимаете, — Михаил Павлович встал из-за стола и, волнуясь, заходил по комнате, — за всю жизнь пальцем не тронул, а тут, поверите, захотелось снять ремешок.

— Ах, Мишенька, — всплеснула руками Антонина Ивановна, — ну разве можно даже говорить такое… Вот она и чувствует, что ты сердишься, потому и бегает где-то, дома сидеть не хочет.

— Как же так, — все повторяла Реня. — Она ведь уже стала осваивать операцию… Еще немного, и работала бы самостоятельно…

— А она говорит, не получалось у нее, — возразила Антонина Ивановна. — А в то, что трудно ей, как не поверить? В щепку исхудала за эти два месяца. А тут еще начальник на нее взъелся, ругал на собрании.

— Вот дурочка, — закипятилась Реня. — Ругал… А кого он не ругал?.. Характер у него такой. А что трудно, так всем поначалу трудно. Просто она у вас не приучена к работе.

— Вот, вот, — выставил палец Михаил Павлович. — А что я говорю? Распустила, разбаловала девчонку, — бросил он жене.