Ларк-Райз

К полудню все деревенские дети были вымыты водой с мылом и наряжены в выходные одежды. «Оттерли дочиста», – с гордостью заявляли их матери. Затем, перекусив с тем расчетом, чтобы поддержать силы семьи во время прогулки до парка, но не испортить аппетит к чаепитию, хозяйки поднялись наверх, чтобы снять папильотки и надеть воскресные наряды. До конца дня они распространяли вокруг себя сильный запах камфары, лаванды и плотно закрытых коробок. Цвета и фасоны не слишком гармонировали с летним сельским ландшафтом, и многие, возможно, предпочли бы видеть этих женщин в ситцевых платьях и соломенных шляпках; но они одевались, чтобы понравиться самим себе, а не угодить изысканному вкусу других, и это делало их еще счастливее.

Еще до начала празднества многие из них носились от дома к дому и спрашивали: «Может, вам прицепить вот сюда еще один бант?», или: «Как по-вашему, страусиное перо, которое прислала мне наша Эм, украсит мою шляпку, или вы думаете, что красных роз и черного кружева вполне достаточно?», или: «А теперь скажите мне честно: вам нравится моя прическа?».

Мужчины и мальчики, с сияющими лицами и в воскресных костюмах, прежде чем встретиться со своими семьями на перекрестке, уже сходили на ферму пообедать. Им подавали отбивные из великолепной вырезки, рождественский пудинг и пиво, совсем как на празднике урожая.

Маленькая компания из «крайнего дома» шагала в широко растянувшейся процессии особняком; мать, все еще довольно бледная после недавних родов, толкала детскую коляску с маленькой Мэй и крошкой Элизабет; Лора и Эдмунд, от волнения семенившие на цыпочках, помогали катить коляску по неровному парковому дерну. Отец не пошел. «Мероприятий» он не любил, а потому в одиночестве работал за верстаком в своей мастерской, хотя его коллеги выказывали немалый интерес к юбилею. Тогда еще не существовало профсоюзного законодательства, наложившего запрет на подобный индивидуализм.

Людей в парке было больше, чем дети когда-либо видели, вокруг каруселей, качелей и кегельбанов толпился народ. Чай подавали в огромном шатре, каждому приходу по очереди, а звуки духового оркестра, хороводная шарманка, стук кеглей и крики зазывал под тонкими брезентовыми стенами напоминали ревущее море.

Витавшая в шатре смесь ароматов горячего чая, кексов, табачного дыма и примятой травы придавала простому меню праздничный привкус. Провизия, простая по качеству, была зато припасена в огромных количествах. Толстые ломти хлеба с маслом и джемом, которыми были наполнены бельевые корзины, и налитый в лейки чай с сахаром, передаваемые по кругу, исчезали в мгновение ока.

– Господи, помилуй мою душу, – воскликнул один пожилой священник. – Как, ради всего святого, они все это употребят!

Три четверти этого они употребили таким же образом, как он – свой обед из четырех блюд; оставшаяся четверть была рассована по карманам. Это была маленькая слабость местных обитателей – не довольствоваться набитым брюхом, а в придачу припасти порцию и на следующий день.

После чая были устроены состязания: забеги, прыжки в высоту, вытаскивание зубами шестипенсовиков из кадок, наполненных водой, гримасничанье в конских хомутах (приз доставался тому, кто делал самую идиотскую рожу) и, в довершение всего, лазание по смазанному жиром шесту за призовой бараньей ногой. Это было дело непростое, ведь шест был высокий и тонкий, как телефонный столб, и очень скользкий. Благоразумные жены не пускали туда мужей, чтобы те не испортили одежду, поэтому состязание являлось уделом оборванцев и нескольких бывалых мужчин, предусмотрительно захвативших с собой пару старых брюк. Должно быть, оно проходило одновременно с другими мероприятиями, поскольку вокруг столба весь день стояла толпа, и удачу пытал то один, то другой претендент. Было мучительно наблюдать за смельчаками, взбиравшимися на несколько дюймов и снова соскальзывавшими вниз, и когда один уходил, его место занимал другой, пока ближе к вечеру не появился победитель, который хоть и медленно, но все-таки поднялся на вершину столба и сбросил с нее ногу, которая, между прочим, уже наверняка поджарилась после четырех-пяти часов пребывания на палящем солнце. Ходили слухи, что у этого удальца был при себе мешочек с золой, которая сыпалась на смазанную жиром поверхность, пока он лез наверх.

Местное дворянство прогуливалось по парку группами: толстые краснолицые сквайры, приподнимавшие соломенные шляпы, чтобы вытереть лоб; дамы в нелепых шелковых нарядах с боа из страусиных перьев; молодые девушки в вышитых белых муслиновых платьях и мальчики в итонских костюмах. У них находились приветливые слова для всех, особенно для бедных и одиноких, а порой они останавливались перед каким-нибудь зрелищем и пытались проникнуться настроением других зевак; но при их появлении веселье тотчас стихало, а когда они двигались дальше, остальные испускали вздох облегчения. После первого танца господа исчезли, и народ заявил:

– Наконец-то мы сможем немножко поразвлечься.