Ларк-Райз

Мисс Эллисон об этой неприязни и не догадывалась. Напротив, она усердно старалась навещать все коттеджи по строгой очередности, чтобы не вызвать зависти. Расспрашивала о каждом члене семьи, слушала выдержки из писем дочерей, находящихся в услужении, сочувствовала тем, кто повествовал о своих бедах, обсуждала все, что произошло со времени ее предыдущего визита, настаивала на том, чтобы хозяйка не прерывала кормления грудью, и только благодушно улыбалась, когда младенец мочил ей платье.

Последний визит дня она всегда совершала в «крайний дом», где за чашкой чая становилась совершенно непринужденной. Они с матерью Лоры называли друг друга «мисс Маргарет» и «Эмма», потому что знали друг друга с рождения, включая ту пору, когда Эмма служила няней у юных друзей мисс Маргарет в соседнем приходе.

Лора, которая с виду была погружена в чтение, но на самом деле держала ушки на макушке, с удивлением узнала, что у мисс Эллисон, великой мисс Эллисон, были свои огорчения. У нее имелся брат, слывший в приходе «необузданным»; отец запретил пускать его в дом, и большая часть беседы посвящалась «моему брату Роберту», или «мастеру Бобби», а также тому, сколько времени прошло с его последнего письма и уехал ли он в Бразилию, как собирался, или все еще находится в Лондоне.

– Просто я чувствую, Эмма, что он еще мальчик, а вы же знаете, что такое мир… какие опасности подстерегают…

Эмма бодро отвечала:

– Не беспокойтесь, мисс Маргарет. Он, мастер Боб, отлично может о себе позаботиться.

Иногда Эмма отваживалась восхититься нарядом мисс Маргарет:

– Простите, мисс Маргарет, но этот лиловый муслин вам очень к лицу.

И мисс Эллисон явно бывала польщена. Вероятно, ей говорили мало комплиментов, ведь женщина ее типа вряд ли вызывала восхищение в те дни, когда в моде была розовощекая кукольность, хотя ее чистая, здоровая бледность, едва заметный нежный румянец, широкий белый лоб, серые глаза и темные волосы, собранные на затылке в узел, во всяком случае привлекали к ней внимание. В то время ей было не больше тридцати, хотя Лоре она казалась довольно немолодой, а женщины из деревни называли ее старой девой.

Такая жизнь, какая, по-видимому, была у нее, сейчас почти невообразима. В перерывах между игрой на фисгармонии в церкви, преподаванием в воскресной школе, заказом обедов для отца и надзором за служанками мисс Эллисон, надо полагать, часами занималась рукоделием. Дочь священника своими руками шила грубые, неказистые изделия: шали и фланелевые нижние юбки для старух, фланелевые рубашки, вязала толстые чулки для стариков, а также ситцевые платьица для малышей. Если не считать ежегодных двухнедельных визитов к родственникам, она, насколько было известно, лишь раз в неделю выбиралась в рыночный городок за покупками в отцовской двуколке с желтыми колесами, а толстый фокстерьер Беппо тяжело семенил позади.

В середине десятилетия священник начал ощущать тяжесть своих семидесяти с лишним лет, и ему на подмогу, один за другим, приходили викарии, разделявшие его заботы и обеспечивавшие прихожан новыми темами для разговоров. Некоторые появлялись и исчезали, не оставив определенного впечатления, кроме нового голоса в церкви и необычайной застенчивости перед деревенскими хозяйками; но два или три задержались и ненадолго становились причастными к приходской жизни. Среди них был мистер Даллас, которого называли «чахоточным». Бледный, худой, точно призрак, в туманную погоду он носил респиратор, походивший на густые черные усы. Лора запомнила его главным образом потому, что, когда ей присудили приз за сочинение по Священному Писанию, мистер Даллас поздравил ее: впервые в жизни девочку с чем-то поздравили. Во время своего следующего визита в «крайний дом» он попросил показать призовой молитвенник и, когда Лора принесла его, заметил:

– Люблю переплеты из телячьей кожи, но они очень чувствительны к сырости. Ты должна хранить его в комнате с камином.

Мистер Даллас говорил на языке, непонятном детям, которые ничего не знали ни о переплетах, ни об изданиях, книга для них была просто книгой; но выражение его лица и бережность, с какой он переворачивал страницы, подсказали Лоре, что он тоже любит читать.

После него был мистер Олпорт – крупный пухлолицый молодой человек, студент-медик. У себя дома он завел небольшую благотворительную аптеку, и ему доставляло удовольствие лечить больных; и его советы, и лекарства были бесплатными. Как водится, предложение породило спрос. До прихода мистера Олпорта болезни в Ларк-Райзе были редкостью; теперь же вдруг почти у каждого отыскались какие-нибудь болячки. «Мои розовые пилюли», «мои маленькие таблетки», «моя микстура» и «мои примочки» стали столь же привычной темой для разговоров, как картофель или корм для свиней. При встрече соседка спрашивала у соседки, как поживает тот-то и тот-то, и, едва дождавшись ответа, погружалась в описание собственных симптомов.