Ларочка

Бросилась к двери, но телефон зазвонил вновь. Сейчас отбреем назойливого дедушку. Тоже мне отроки с тонкими душами, попросить мать просто по-людски, по-человечески для них это, видите ли, невозможная вещь!

– Послушай, дядя Ли… а-а… Гапочка, извини, перезвоню. Уедешь? Дело в том, что Егор получил повестку. Да, да, я вдруг надумала, что ему там не место. – У Ларисы сделалось каменное выражение лица. Она закрыла глаза, сдерживая гнев. – Да, Гапочка, да, я столько талдычила, что долг настоящего мужчины – защищать родину. Именно так. Да, Егорка не настоящий мужчина, признаю. В чем тебе еще признаться?! Так и скажи, что не хочешь помочь. Ах, хочешь! Да, ты моя лучшая подруга, и ты хочешь помочь. – Лариса слегка приоткрыла рот, можно было подумать, что она оскаливается. – Ты все-таки понимаешь, это дело святое, и ради меня ты готова, как лучшая подруга. Какой военкомат? Извини, пока не знаю. Но все узнаю. И быстро. На днях. Завтра. Даже сегодня. Ну, все, ты уже бежишь? Перезвоню.

Когда она вошла в кабинет шефа, он стоял, отвернувшись к окну, засунув руки в карманы штанов. Выпяченные огромные губы было не видно, но Лариса убыла уверена – выпячены. Ой, как страшно!

– По вашему приказанию…

– Лариса Николаевна!!!

– Слушаю вас, Михаил Михайлович.

Он обернулся медленно, как будто был не морским пехотинцем, а целым десантным кораблем. Несколько секунд молчал, примериваясь к тону, в котором следовало бы провести беседу.

– Лариса Николаевна, никакой генеральской встречи в актовом зале нашего учреждения не будет!

Лариса почувствовала, что спорить бесполезно, решение принято, но не уступать же, не дав вообще никакого боя.

– Что с вами, Михаил Михайлович?

– Что вы имеете в виду?! – начал закипать шеф, несмотря на то что дал себе слово провести данный разговор без вспышек и взрывов.

– Что с вами сделало время?!

Ноздри большого ноздреватого носа затрепетали, всасывая дополнительный воздух. Шеф сделал два шага к столу, оперся на него не, как обычно, широкими ладонями, а костяшками огромных кулаков, костяшки сделались желтыми.

– Вместо придуманной вами встречи с генералом Белугиным состоится конференция солдатских матерей.

Лариса молчала. Дело, оказывается, даже хуже, чем ей вначале показалось.

– Разве вам это не интересно, вы же сама мать будущего солдата. И вам, наверно, самой захочется выступить на этом мероприятии.

Вот сволочь, со спокойной злостью подумала Лариса, как он хорошо подготовился к столкновению, как ни дергай поводья, не объедешь.

– И вообще, Лариса Николаевна, зачем он нам нужен?

– Кто?

– Ну, этот ваш Белугин.

– Что вы хотите сказать?!

– Да ничего особенного я не хочу сказать, успокойтесь. Я просто недоумеваю, каким образом в нашей лекторской работе может быть использован опыт данного интендантского чина. Он всего лишь военный завхоз!

Белугин не любил афишировать, чем именно он занимается на службе, но Лариса догадывалась, что не спутниковой разведкой, и в данном случае укол Михаила Михайловича пропал даром. Он ничуть не отравил образ бравого и таинственного генерала в ее сердце. Наоборот, сам ехидный шеф сделался в ее глазах еще менее уважаемым и значительным, чем даже был до того. Одно только было непонятно – зачем ему именно сейчас заигрывать с либералами? Перезрелый пацифизм героя-малоземельца? Одно было несомненно – шеф принял решение окончательное и никакими контратаками ничего не изменить.

– Какая жалкая попытка. Как измельчали ваши жесты, – сказала она почти про себя.

Шеф не все понял, наклонился вперед:

– Что, что?

– Не зря все-таки Сталин разогнал вашу десантурскую банду после войны.

Развернулась и вышла. Даже не пытаясь рассмотреть, какого именно цвета пятнами пойдет физиономия Михаила Михайловича. Это был поворот очень старого разговора. Однажды шеф схлестнулся тут у себя в кабинете с известным военным историком по поводу некоторых фактов из истории морской пехоты. В том разговоре Лариса со всей яростью громила военного спеца, считавшего, что генералиссимус вполне обоснованно упразднил после войны этот «слишком преторианский» вид войск. Тогда Михаил Михайлович был ей благодарен, ибо выше всего на свете ценил факт своего участия в боевых подвигах морпехов. Юность, геройство, воспоминание об этом – как глоток озона в трудный момент. Он даже терпел колкости того рода, что, мол, он, товарищ Александров, ныне уже не тот, что в те опаленные годы. Начинает сдавать. Где твоя бескозырка, моряк?

Но чтобы так рубануть прямо по святому, по самой идее морской пехоты!

Но ей теперь было все равно.

Она пересекла холл в полнейшем оцепенении. Что она скажет Белугину?! Внутри крутилось сразу несколько стремительных мысленных кругов. Иногда они цеплялись друг за друга, высекая какие-то нервные искры. Она была в отчаянии и одновременно с этим твердо знала – вот-вот что-то придумается!

– Лар-рисочка, – услышала она тихий, почти певучий баритон откуда-то слева. Невысокий, коротко стриженный человек в больших квадратных очках, на губах смутно знакомая улыбка. – И ты меня тоже не узнаешь. – Он вздохнул, и по вздоху она его узнала.

– Карапет!