Ларочка

– А-а… вспоминаю, да. Люберецкие пещеры. Или Малаховские. Если бы мне тогда рассказали про его нынешние карьеры, я бы даже и смеяться не стал.

Лариса оторвалась от чашки:

– Да расскажи, каким образом он тут? Менее телевизионного человека я себе не представляю.

– А все просто, знаешь загадку: что такое еврейка? это не жена, а средство передвижения. Где-то он надыбал себе свою Фиру, впрочем, знаю где. Она пришла к нему лечиться, и он, как это ни удивительно, ей сильно помог. А у нее – связи. И сообразительный ум. Отмыла, подстригла, показала кому надо. Натура, фактура. И вот тебе на, царит Виктор Петрович на медицинской волне. Хотя он отнюдь не держатель капитала.

Лариса задумчиво крутила стакан с салфетками:

– Да, забавно. Как судьба крутит вертит людьми. Рулю зарезали. А помнишь, тогда с нами еще были Питирим, Энгельс.

Плоскин прищурился, припоминая:

– Спились небось, очень уж они всегда налегали.

– Да нет. Питирим, представляешь, в монастырь ушел. Совсем. Даже родственникам не приехать.

– Ух ты!

– А Энгельс грибоварню открыл в Тверской области, экологически чистый теперь совсем. Звонил недавно, в гости зовет.

Плоскин заметно посмотрел на часы, было понятно, что внезапно возникшую ностальгическую ноту он не подхватит. Лариса кивнула:

– Так мы договорились?

– Еще как.

Белугин выслушал известие о возможности прорваться на голубой экран в лучшее время, в самую козырную информационную программу, молча и еще потом молчал какое-то время. Его можно было понять – слишком серьезное дело. Спросил:

– Как тебе это удалось?

– Старые связи, – небрежно, но и многозначительно произнесла Лариса. Незачем нашему дорогому вояке знать, из какого сора растут розы таких достижений.

Белугин спросил:

– Когда?

– Послезавтра. Прямой эфир. Послушай, ты так молчишь, как будто сомневаешься, что это правда.

– Не сомневаюсь, – усмехнулся Белугин, чуть обнажив зубы, и Лариса в очередной раз подумала, что в этой улыбке есть что-то вдохновляюще хищное. А то в стране засилье травоядных мужиков.

Но тут ее кольнула одна мысль:

– Стой, а может, ты не хочешь?

Генерал медленно повернулся к ней, ни один мускул на его лице не дрогнул, взгляд был спокойный до почти неприятной степени. Вылитый римлянин перед Рубиконом.

– Я выступлю.

36

Штабом проведения операции назначен был кабинет Ларисы. Это было удобно во всех отношениях. От здания ЦБПЗ до телецентра можно было за пятнадцать минут дойти пешком. Ну, максимум за двадцать. В кабинете был телефон, чтобы позвонить в киселевскую программу (заветный номерок Лариса держала в нагрудном кармашке у сердца), в кабинете был телевизор, по которому можно будет увидеть и услышать историческое выступление Белугина. В тот же самый кабинет можно будет назвать народа, всех тех, кому будет интересно и полезно послушать генерала. Кроме того, Лариса обязана была находиться в этот день на рабочем месте, потому что именно на этот день Михаил Михайлович назначил свою дебильную конференцию.

Белугин явился с Агапеевой. Куда же от нее денешься! Но еще до их приезда Лариса провела один неприятный, а главное, очень странный разговор с Лионом Ивановичем. Вернее, с его квартирой. После последнего свидания со стариком прошел целый месяц – да нет, полтора уже. За делами и тревогами дни летят быстро, а сынок так и не явился с личной просьбой. Лариса решила махнуть рукой на дурацкую свою гордость. Мать я, в конце концов, или не мать?! Два года в казарме – слишком тяжкое наказание за глупую мальчишескую гордыню.

Трубку сняла какая-то дева с расслабленным, замедленным голосом.

– Где Егор?

Голос туповато задумался.

– Ладно, где Лион Иванович?

Дева поведала: была «скорая», старику сделали укол, он сейчас спит.

– Ладно, будить не надо. Кстати, а вы кто такая?

На том конце провода мялись. Какая отвратительно размазанная интонация!

– Ладно, и так все понятно.

Лариса бросила трубку и хмыкнула. Вот старый чертяка, он все тот же. Лариса вспомнила, как он рассказывал историю про своего друга старика-любовника, знаменитого сценариста, который, уже лежа в предсмертной позе, просил навещавших его поэтесс сесть на краешек кровати и норовил уже высохшей лапкой цапнуть за колено. Так вот я, говорил Лион Иванович, и в таком состоянии не ограничусь коленом, учтите. Доигрался.

Лариса решила, что сразу после передачи сгоняет к старику. Обязательно!

Солдатские матери стали собираться к концу рабочего дня, они бродили по «направлениям», их знакомили с работой ЦБПЗ, они высказывали свои чудовищные по своей нелепости пожелания в рассуждении улучшения этой работы. Ощущение ненужного, нелепого, но неотвратимого праздника охватило здание.

Лидеры движения клубились в предбаннике и кабинете Михаила Михайловича. Старик – Лариса несколько раз заглядывала к нему – был и польщен таким женским напором, и подавлен. Было видно, что ему нравится его новая либеральная роль, но бросалось в глаза, что он смущен масштабом и интенсивностью события.

Камеры с двух телеканалов, деловитые пареньки в джинсах, провода по полу, жаркие осветительные устройства.