Ларочка

Она вспомнила грохот и скрежет, который живет в трубке страшного черного прибора на столе перед бабкой Аидой, и кивнула. Для связи со спецслужбами этот канал был непригоден. Лариса была немного смущена и немного польщена этим визитом. Приятно ощутить себя хотя бы отчасти государственным человеком. Комитет-то ведь именно государственный. Конечно, гродненский Леонид информировал столичных товарищей, что из провинции направляется в столицу подходящий кадр. Только жизнь теперь так поворачивалась, что Лариса не могла твердо решить, хочется ли ей считаться этим подходящим кадром. В слоях московского студенчества модной считалась неполная лояльность по отношению к власти. Свободомыслие, чтение только запрещенных книг. Лариса вроде бы даже начала пропитываться этими настроениями, стала даже призабывать, как она перенеслась из провинции в Москву, и тут – новый Леонид. И неприятно – вроде как тебя поймали, и одновременно какое-то бодрящее ощущение нужности стране. А рядом – капризное: что захочу, то и сделаю. Захочу – в диссиденты, захочу – ринусь отечеству служить.

Но это продолжалось только краткий миг. Зашевелился шпион, засевший в животе. Внутренний враг высасывал все живые силы, как будто питался не просто соками тела, а ценными свойствами материнского характера. Решительностью, уверенностью в себе и т. п.

– Ну! – сказал Леонид.

– Что ну?

– Я жду, когда вы начнете рассказывать.

– О чем?!

Сотрудник недовольно снял шляпу, но потом снова ее нахлобучил:

– Сами знаете, Лариса.

Господи, подумала она, кстати, впервые в жизни. Господи, они все знают! Ну и пусть! У нее внутри появился очаг острого раздражения – мужской козлизм многолик и изобретателен.

– Да, я иду делать аборт!

Леонид поглядел на нее так, словно рассчитывал услышать не это:

– То есть как?

– А так! Что, нельзя?!

Сотрудник все же снял шляпу и теперь растерянно трогал ею нос.

– Но она же всего лишь лесбиянка!

– Что?! Кто?!

Произнесенное сотрудником слово было настолько не из обиходного набора, что Ларисе оно представилось толстой извивающейся змеей, которую змеелов держит на вытянутой руке.

Леонид нервно усмехнулся:

– Да нет, этого не может быть! И вообще, я собирался говорить о другом.

– О каком? – тупо, автоматически спросила Лариса.

– Неужели вы до сих пор не заметили, каким образом она распространяет свои листовки. Она никуда не выходит из-за своего сердца, к ней никто не приходит, она находится под постоянным вашим наблюдением, тогда как?!

Лариса села на подвернувшуюся скамейку.

– В ногах правды нет, – услужливо пробормотал Леонид.

– Нет.

– Вы только не подумайте, что мы придаем этой деятельности какое-то большое значение. Но нам не хотелось бы, чтобы мадам Васкес спровоцировала какие-нибудь экстремистские выходки своих горячих друзей у известного нам посольства. Это, конечно, мелочь, но совершенно не нужная. Вы меня понимаете?

Она продолжала сидеть неподвижно и как-то неразумно, словно не пользуясь сознанием во время этого сидения и разговора.

Леонид дернул щекой:

– Только не надо делать вид, что вы не в курсе.

Лариса уже поняла, что делать такой вид глупо.

– Ведь с вами разговаривали.

С ней разговаривали. В деканате, перед вселением. Разговор носил какой-то необязательный характер, мол, держите ухо востро, барышня, и по сторонам смотрите внимательно. О причине ее перевода из Гродно тогда не было сказано ни слова, и тот, кто с ней говорил в деканате, не рекомендовал себя как сотрудник каких-то органов. Но все-таки, значит, был им? И она вроде бы как что-то обещала? Вот оно, значит, что?

– Что вы молчите, Лариса?!

Она посмотрела на часы:

– Мне было назначено на одиннадцать. Это по знакомству, туда нельзя опаздывать. А я опоздала.

– Не понял.

– Можете успокоиться, Леонид, листовок больше не будет.

Она развернулась и пошла обратно к общежитию. Сотрудник смотрел ей вслед, постепенно понимая, что значат ее последние слова. Губы его шевелились от бесшумных ругательств.

Вернувшись к себе, она заглянула к Изабелле и увидела непривычную картину. Активистка и коммунистка стояла на полу на коленях и молилась маленькой гипсовой статуэтке, как потом выяснилось, Девы Марии. Молилась и просила, чтобы все было хорошо, то есть чтобы задуманное преступление против человеческой природы совершилось успешно.

Увидев Ларису и догадавшись, что ничего не произошло, она вздохнула с явным облегчением и тихо сказала:

– Он будет жить, бляга муга.

15

Лариса опять развернулась и бежала от подруги так же решительно, как от сотрудника. Весь день провела на факультете, в коридорах, в курилках, изнывая от нестерпимого желания – поделиться, вынести на общее обсуждение факт неприкрытого лесбийского извращенства в рядах советского студенчества. Это нестерпимое желание боролось в ней со страхом того, какую информацию о себе придется обнародовать для инициирования подобного разговора. Выводя Изу на чистую воду, и самой придется на нее выйти.