Ларочка

– Вы ведь не успели дать полный обратный ход с «Братьями и сестрами».

– Специально, конечно, нет, только у него я думаю все сверстано, они уже собирались.

– А вы позвоните и подверстайте. Техническая неувязочка, мол. Обо мне он слышал и одобрял, я знаю. Чего вы так дышите?

– Понимаешь, Ларисочка, ой, извини…

– Да черт с ним.

– Он ведь старинный друг Аристарха, ему будет трудно… откажется, его и за неделю не уломать. А время же… И Галину Агеевну он знает. Свидетелем был на свадьбе. – Схема получалась отвратительная. Сергей Иванович осторожно погладил Лару по плечу: – Да брось ты это. Что за гонка, не последние выборы, будут еще…

– Я для него как красная тряпка, для Пажитнюка?

– Вроде того.

– Убираем красную тряпку. Без баб!

– Что?

– Первым пойдет Михаил Михайлович.

– Какой? Ах, этот, твой?

– Да. Он формально у нас почпред, по документам проведен. Пажитнюк его знает?

– Черт его знает!

– Так вот вы и позвоните. Меня, мол, отодвинули, наказали, с кашей съели.

Сергей Иванович набычился, слишком много крутых виражей за последние деньки, ему не нравился такой несолидный стиль.

– Ладно, доеду – обмозгую.

– Нет, нет, вот у вас тут телефончик стоит, снимайте трубочку, снимайте. Ну, что вы, Сергей Иванович, один разговор, последний. Остальное я сама.

Когда она входила в квартиру Бабича, то даже что-то напевала: частичка черта в нас живет в суровый час. Открыл дверь Никита Семенович, отец Бабича, директор мясокомбината. Ларису он обожал и, хотя все знал об отношениях своего сына с «царицей», как он ее называл, при всякой встрече полушутливо предлагал ей бросить этого «мозгляка» и «махнуть в Дагомыс».

– О, мой колбасный король! – на автомате пела Лариса, давая возможность мусолить левую руку толстым губам директора, а сама параллельно командовала своему помощнику немедленный сбор-поход.

– Как уже?! И даже буженинки свеженькой с нами не разрежете?!

– Никита Семенович, дело государственной важности! Бабич, иди лови машину.

– Но тогда хотя бы сухим пайком. Вот, это подарочный комплект, называется «Двенадцать месяцев».

– Что за название, колбаса столько не хранится! Бабич, я уже спускаюсь, соглашайся, сколько бы ни просили!

Никита Семенович протянул ей квадратную, роскошно украшенную как бы конфетную коробку:

– Двенадцать палочек сухих колбас, вот в эту целлофановую амбразурку вы можете видеть этих красавиц. Посмотрите, их как будто сам Фаберже ваял.

– Спасибо, спасибо, сервелатный рыцарь мой.

– Умоляю, умоляю вас об одном, не переходите в вегетарианство, иначе моя жизнь потеряет всякий смысл.

– Обещаю, – крикнула Лариса, ныряя в лифт.

24

– А где он?!

Секретарша пожала плечами:

– Пятница.

– Еще полтора часа до окончания рабочего дня. И как можно в такой день вообще уходить с рабочего места?!

Лариса рассчитывала увидеть здесь толпы возбужденного народу, в последний момент прорывающегося к окошку, чтобы всунуть туда свои бумажки. Она готовилась прорываться, протискиваться, подкупать, и скандалить, льстить и хамить. А тут – пустыня. Уборщица со старинным пылесосом идет куда-то вдаль по унылой ковровой дорожке.

– Да все уже закончилось, девушка. Все кому надо оформились. А у Антона Петровича… у Шамарина сегодня юбилей.

– Да, какой может быть… юбилей? Где? Где он живет? Хотя, где он живет, я знаю.

Секретарша улыбнулась и просто из чувства превосходства над этой недотепистой теткой сообщила:

– Зачем дома, он отмечает во дворце «Магистраль». Только вам туда не пройти. По приглашению.

– У вас остались лишние? Обычно всегда остаются лишние.

Та, вдруг почувствовав, что позволила себе слишком много, резко замкнулась, опустила глаза.

– А где он хотя бы этот дворец «Магистраль»? – И добавила резко: – Вы что, оглохли?!

Бабич осторожно потянул Ларису за локоть, шепча, что он знает куда ехать.

Помчались по Ярославке мимо ВДНХ, уже было почти темно, ноябрьские ранние сумерки. Лариса любила смотреть на знаменитую ракету с изогнутым выхлопом, и сейчас, когда они пролетали мимо освещенной прожекторами скульптуры, она почему-то подумала, что ее судьба чем-то напоминает эту ракету, и ее порыв, и ее изогнутую струю.

К главному входу, конечно, не пошли, рванули через служебный. Лариса держала наготове целую стопку различных корочек и удостоверений – пока было неясно, какие именно могут сыграть в данном месте.

Оказалось, никакие.

Никакой стиль не действовал – ни нахрап, ни втирание очков. При попытке повысить голос ее вообще взяли под локоть. Бабича, попытавшегося вмешаться, тоже взяли и вывели аккуратно и равнодушно на мороз.

– Надо было цветы купить, – сказал Бабич.

– Так, сейчас ты отвлечешь внимание.

– Как?

– Думай. Толкайся, кричи, что кошелек украли, изобрази сердечный приступ.

Бабич снова засопел. Ему не хотелось вступать в конфликт со здешними властями, но не откажешься же. Ларисе было плевать на его настроение. Она вообще не привыкла думать о Бабиче пристально. Полная безотказность – вот в чем его ценность.

Двинулись опять к входу. Но ничего разыгрывать не пришлось.

– Дядя Ли! Вы как здесь?