Ларочка

В тот самый момент какой-то смутно знакомый по телеэкрану политик обнимал юбиляра и всучивал ему огромную, полувынутую из ножен саблю. Лариса в два шага пересекла полумрак, отделявший ее от двери, и открыла ее.

Итак, все началось с удачи.

Дверь вполне могла бы оказаться и закрытой.

Понемногу везло и дальше. На лестнице никого не было, на одной из лестничных площадок дежурила только переполненная окурками пепельница на подставке. Караул устал.

А вот и второй этаж. Слева двери трех классов, как в Братске, справа высоченные, в тяжких гардинах, окна, за которыми снегопад. Как в Братске.

Было темно.

Паркет почти не хрустел. Когда впереди замаячили чьи-то шаги, легко нырнула за штору. Переждала три мужские походки, проследовавшие справа налево.

Комната над сценой. Захламлена, стулья, одежда на них, осветительная техника кучей, штативы, пластиковые бутылки. Лестница вниз за кулисы, вот она.

Через минуту Лариса уже смешалась с теми, кто ждал своей очереди, лениво или взволнованно. Покуривая, переговариваясь, любопытно поглядывая из кулисы на сцену. Не все были друг с другом знакомы, поэтому на новенькую никто внимания не обратил.

Лариса осмотрелась и сделала несколько неблагоприятных для себя выводов. Ну, то, что она смотрится по меньшей мере убого со своими тремя гвоздичками на фоне этих корзин с невиданными цветами, громадными подарочными чеканками, портретами в полный рост, коробками с редкой бытовой техникой, это ладно. Хуже было другое – на сцену пускали по списку. У самого выхода на сцену стояла худая мымрочка с двумя вздорными косичками, схваченными на затылке резинками, и в толстенных очках, в руках она держала список, в который тыкала острием карандаша. К ней подходили, назывались, она сверялась с написанным и строго кивала – вы следующий.

Понятно, что никакой организации «Братья и сестры» в этом списке быть не могло.

Какую следовало избрать тактику?

Можно было дождаться самого конца церемонии и тогда, в атмосфере ослабленной внимательности…

Чепуха! Нервы выгорят от ожидания. Надо идти напролом. Да, прямо сейчас. Вон какой-то генерал вывалил в руки Шамарина гору лилий и, улыбаясь, отваливает.

Вперед.

– Вы кто? – тихо, но требовательно спросила очкастая.

– Гольяновский мясокомбинат.

Расчет был на то, что, пока та будет рыться в списке, удастся прошмыгнуть. Но перед нею была профессионалка.

– Вас нет в списке!

– Вы внимательнее посмотрите.

– Я посмотрела.

Острые когти впились в локоть, Лариса чуть не выронила гвоздики.

Генерал приближался. Сцена вот-вот освободится. Сзади дышал кто-то с цветочной корзиной, явно указанный в списке.

– Отпусти! – прошипела Лариса.

Профессионалка все глубже впивалась ногтями в локоть нарушительницы. Тогда Лариса неожиданным для себя движением, но очень точно рассчитанным, краем колбасной коробки сбила очки ретивой распорядительницы, и та сразу же разжала пальцы, оказавшись в новом, неузнаваемом мире.

Лариса, растягивая улыбку, шагнула на сияющую сцену.

Какой он маленький, была следующая мысль. Она относилась к господину Шамарину, выжидающе развернувшемуся в ее сторону там, вдалеке, посреди сцены.

Лариса приближалась, с трудом удерживая на лице улыбку и скользкую колбасную коробку во вспотевших от волнения пальцах. Она приближалась к герою торжества, а он все не становился больше, господинчик, оказывается, такого небольшого роста, или это внутренняя решимость возносит ее над поверхностью сцены?

Из-за плеча Шамарина выглянуло красивое и обескураженное лицо ведущей дамы, она замедленно водила шишаком микрофона в районе губ, как распухшим тюбиком помады.

Только не останавливаться, не терять инициативы!

Лариса наклонилась к непреднамеренно протянутому ей микрофону и объявила, что Гольяновский мясокомбинат считает своим долгом присоединиться и так далее. Мол, пища духовная – это хорошо, но без «кусочека колбаски» (цитата из тогдашнего шлягера) тоже не уйдешь по жизни слишком далеко. И еще немного бреда в том же духе.

Шамарин гостью узнал, но никак себя не проявлял. Ведущая тоже не знала, как себя вести, и, не получая никаких сигналов от юбиляра, не могла решить, пора ли ей вмешаться. Наконец, очнувшись, судорожно дернула конечностью, лишив авантюристку микрофона. Но было поздно.

Лариса наклонилась к плечу юбиляра, всучила чахлые гвоздики от Лиона Ивановича, приобняла освободившейся рукой и прошептала на ухо: не только Гольяновский мясокомбинат, но и мощное народно-патриотическое движение «Братья и сестры» участвует в этом приветствии и ждет, что соответствующая официальная помощь будет ему оказана. И не стоит даже начинать песню про то, что уже поздно, выходные…

Прошипев всю эту неотразимую информацию в волосатое ухо, Лариса впилась сильным товарищеским поцелуем в губу Шамарина, как раз в том месте, где у него находился «сигарный окурок». Впилась страстно, искренне, так надобно целовать чудо-юдо, чтобы оно превратилось в Финиста – Ясного сокола. И ушла за кулисы.

В конце был, само собой, банкет.