Ларочка

— Такое впечатление, что ты еще… послушай, надо предупреждать! Ладно, я еще немного тресну…

Вторая попытка принесла тот же неудовлетворительный результат. В состоянии близком к панике, поэт начал одеваться.

— Ты лежи, лежи, я пока покурю.

Когда он выскочил из «купе» Лариса попыталась разобраться в том, что произошло. Она была достаточно нормальным человеком, чтобы не впасть во внезапную ненависть к своей девственности, но, вместе с тем, не могла не признать, что своей преувеличенной для столь зрелого возраста физической полноценностью нанесла болезненный укол в самолюбие человека, которому ей хотелось бы делать только хорошее и полезное. В самолюбие, которое и так принимает от мира одни только болезненные удары, несправедливости и насмешки.

Встать, одеться и уйти?!

Нет, невозможно!

Ей мешала русская литература. За все школьные годы Лариса усвоила из классики две цитаты, но зато насмерть. «Кто там в малиновом берете», что трактовалось ею, как «одевайся всегда очень хорошо, даже, если угодно, вызывающе», и " я другому отдана, и буду век ему верна». «Другому», значит не себе, а кому–то, в данный момент неудачнику поэту. А «век ему верна», означало, что буду тут лежать голая и нелепая пусть даже до следующего утра, пока не будет сделано все так, как надо!

Прошло с полчаса. За это время можно было выкурить полпачки сигарет.

Страшно хотелось пить.

Однако, надо было хотя бы в самых общих чертах разведать, что это такое — потеря девственности. Мать, родная мамочка работает как никак в госпитале, пусть там, в основном, вояки, но должна же она знать хотя бы не как сестра–хозяйка, а как женщина, что это такое… Чертов характер, отсутствие близких подружек, иногда оборачивается неприятной стороной. Вообще–то, рассуждала, Лариса, из самых общих соображений надо было быть готовой ко всему. Она вдруг вспомнила рассказ матери, о том, как та рожала ее, Ларочку. «Сутки на столе», ужас, а, в конце концов, — кесарево сечение.

Строго говоря, почему это первый постельный опыт, должен быть намного легче, чем первые роды?!

Кесарево сечение! До Ларисы вдруг дошло, что это за медицинское мероприятие, и она облилась потом, несмотря на всю свою жажду.

Может быть, все же удрать?

Но тут же вспомнилось, что раньше крестьянки рожали прямо в бороне, или борозде, все равно. Можно себе представить, с какой легкостью у них происходило обретение женственности.

Нет, жажда становилась невыносимой.

Лариса дотянулась до вазочки с тюльпаном, и отпила из нее слежавшейся, пластмассовой по вкусу воды. Цветок оказался искусственным.

Это почему–то обидело!

А он все не идет!

Вообще, чем он там занимается?!

Уйти?!

Нет, отдалась, так отдалась!

Сварщик шнырял по общежитию в поисках разных странных предметов. Длинная бутылочка для детского питания, обрезок ручки от швабры, эбонитовая палка, пробирка, пестик от медной ступки. Выпросил у соседа из соседней комнаты маленький детский рюкзак, куда сложил добычу.

Вошел в темную комнату, и застал свою гостью одетой, сидящей на стуле на фоне голого заснеженного окна. Несколько секунд они молчали. Сварщик положил маленькую жалкую свою торбу на кровать, не выпуская из руки, там что–то грюкнуло–звякнуло.

— Что это, закуска?

Сварщик совсем растерялся. Он был готов только к двум вариантам развития событий. Объект лежит готовый ко всему под одеялом, желательно с зажмуренными глазами. Или, объект исчез, не вынеся пытки бесконечным перекуром. Не зная, что сказать, он задал глупый вопрос.

— Ты встала?

— Да. — Ответила Лариса и решительно встала со стула, игриво пробежав пальцами по клавиатуре «ундервуда». — Помоги мне одеться.

Не выпуская из левой руки своего рюкзака, в котором была собрана на этот момент вся скорбь мира, он другой рукой схватил за ворот дубленки гостьи и начал ритуал ухаживания за дамой, превратившийся в какую–то медвежью пляску.

Лариса вытерпела и эту неожиданную неловкость, она гармонировала с общим обликом этого житейского оболтуса, и категорически застегнувшись, сказала.

— Не волнуйся, тебя никто отсюда не выселит. А если выселят, жить можно и у нас. — Сказала она безапелляционным тоном. — И не надо меня провожать.

Он и не хотел ее провожать. Положил рюкзак в тумбочку, выпил вслед ушедшей деве полфужера коньку. Чувствовал, что начинаются какие–то новые времена, и не мог понять, рад ли он этому.

10

Обнаружив пропажу «Ахтамара» капитан Козлов все понял. И встретил дочь вопросом.

— Кто он?

Чувствуя по тону вопроса, что он не будет доволен никаким ответом, Лариса ничего не стала объяснять. Просто проследовала в свою комнату. Отца она любила и не боялась. Относилась к нему лучше, чем к какому бы то ни было другому мужчине, но слишком точно знала схему его устройства: попыхтит, и смириться.

Не сегодня, так послезавтра.

Утром она оставила на видном месте свою зачетку — она отливала пятерочным сиянием, а рядом лежал в красиво упакованный галстук, с открыткой, пояснявшей — «С первой повышенной».