Ларочка

Лариса повернулась к сварщику.

— Я же тебя просила не читать отцу стихи. Он офицер, он не поймет.

Поэт развел руками.

— Я читал переводы. Гонгору.

11

Сестра–хозяйка лицо влиятельное в госпитале и посвященное во все материальные обстоятельства своего заведения. Окружной госпиталь располагался на обширной территории, обладал множеством укромных уголков, и Нине Семеновне не надо было особенно ломать голову ради того, чтобы найти приемлемую нору для «зятя». Во флигеле неврологического отделения имелась конурка с отдельным входом, с койкой, тумбочкой и этажеркой, так что все имущество сварщика обрело привычные для себя условия существования.

Нине Семеновне поэт тоже не глянулся, но, правда, не до такой степени как мужу, она разрешила ему курить в форточку и показала ту дыру в ограде, через которую выздоравливающие бойцы бегали в самоволку. Через нее же проникала на территорию и Лариса, когда ей особенно нетерпелось добраться до спасаемого ею мужчины, и не хотелось тащиться лишних два квартала до КПП. Хотя там ее пропускали беспрепятственно, и даже приветственно зная, кто ее мать.

Началась их «семейная» жизнь. Получив минимальную медицинскую поддержку, сварщик показал, что он все же на многое способен. Но не это было для нее самым интересным. Лариса получала не столько сексуальное удовлетворение, сколько удостоверение, что с этой точки зрения у них все в порядке.

Намного важнее было духовное единение. Сварщик все время рассказывал о своих несчастьях, о своей незавидной, жестокой судьбе, а она разнообразно мечтала о том, какими способами и с какой энергией она будет бороться против всех этих черных сил.

Перков происходил из довольно родовитой по советским меркам семьи. Отец его был заместителем директора совхоза–техникума в Будо — Кошелеве, теперь, правда, сидящего за какие–то подло приписанные ему растраты. Единственный ребенок в семье, поэт ни в чем не знал отказа, первый в поселке магнитофон, лучший мотоцикл, волосы до плеч, возможность поступить по блату в БИМСХа, (институт механизации сельского хозяйства) и бегство оттуда. Лихая, богемная районная жизнь. Танцплощадки, общежитие кооперативного техникума. «О, ночная жизнь!» Лариса слушала, чувствуя мучительную работу разбуженного воображения. Скажем, ночная жизнь Парижа — это что–то банальное, предсказуемое (кафе–шантаны и канканы), а вот ночная жизнь Будо — Кошелева, это пьянило!

Потом Перкова накрыла страстная любовь.

Лариса из деликатности собиралась вообще не касаться этой темы, но очень скоро стало понятно, что сварщик без этой темы не мыслит себе общения. Данута и Рогнеда. Имена умершей жены и не родившейся дочери. Когда он в первый раз рассказывал, как добивался, чтобы ему сказали, кого он потерял дочь или сына, то не выдержал и разрыдался. Лариса легко разрыдалась с ним вместе.

— А потом я бежал, бежал от этого кладбища. Куда угодно, куда глаза глядят, хоть на стройку!

Лариса все время мечтала принести ему абсента, но этого напитка не могла достать даже мама, несмотря на все свои медицинские связи.

Тогда же он начал писать стихи. Всерьез. Потому что до этого всего лишь баловался, сочинил лишь слова для пары песен местного ВИА.

— Теперь ты понимаешь, почему меня бесит, когда их не принимают, и нигде не хотят печатать?

Еще бы ей не понять. Она хотела сказать ему, чтобы не волновался, она добьется, чтобы его напечатали, но сдержалась, понимая до какой степени не знакома ей эта область жизни. Как знать, какие там действуют правила. Но, черт возьми, должна же и там быть хоть какая–то справедливость!

Потом он начинал ей читать свои, как он говорил, «тексты», и ей нравилось это слово, оно как бы заведомо выделяло читаемое из числа обыкновенных стихотворений, какие сочиняли другие, разрешенные авторы.

Будучи в самом полном смысле комсомолкой, активисткой, советской девушкой, она пьянела от сознания, что напрямую общается с источником какой–то таинственной «неразрешенности».

Чтобы не огорчать отца, она всегда ночевала дома, и капитан жил в счастливом заблуждении, что своими решительными действиями он оградил дочь от этого «шланга». Собственно, Ларисе и самой нравилось установившееся положение вещей. Такой ограниченный, дневной брак ее вполне устраивал. Удивительным образом, живя полноценной половой и, можно сказать, семейной жизнью, она оставалась и прежней Ларочкой, папиной дочей. Некий кентавр, сверху по пояс студентка за партой, отличница, все время тянущая руку, чтобы правильно ответить на заданный преподавателем вопрос, а ниже пояса, под партой какая–то саския.

Свою компанию по продвижению творчества сварщика она начала с перепечатывания его текстов на машинке. Поэт потягивал пиво, держа на весу кисти сильных, но бледных рук, выискивая нужную, но всегда неуловимую букву, за окном метель. Идиллия.