Ларочка

– Нет! – взвизгнул обычно жантильный конферансье – видимо, имел основания не доверять коврикам. – У соседа будет, в семнадцатой. Я еду в аэропорт, за…

А это нам дядечка Лион Иванович «до лампады», как говорят в каком-то водевиле.

Вот он мрачный дом, где разрушаются браки.

Только подойдя к парадному теперь ненавистного строения, Лариса вспомнила о смерти академика.

Все-таки неловко как-то!

Хотя не я же его убила, сказала она себе, понимая, что эта фраза из арсенала плохого человека. Но оскорбленной женщине позволено больше моральной свободы, чем принято думать, и простить ей придется больше, чем от нее соглашались ждать.

Консьержка, переименованная сердитым сознанием Ларисы в кочерыжку, растерянно ей улыбнулась. Не пустить не могла, хотя и не могла не знать, что высшей властью шестой квартиры девушка отлучена. Лучше прикрыться вязанием.

– Здрасссьте! – просвистела Ларочка, накручивая себя против безропотной консьержки, чтобы было легче при наезде на Рулю.

Лифт повел себя солидно, грюкнул, крякнул, доставил.

Встав перед проклятой дверью, Лариса стряхнула всю вертевшуюся в голове гневную словесную шелуху, больно надавила на звонок.

Довольно долго дверь не открывалась, уже почти наступил момент для повторного удара, когда открылась.

Навстречу из полумрака прихожей сверкнула тихая, безумная и, главное, очень знакомая улыбка.

Академик глядел вполоборота, он подъехал к замку боком, чтобы легче было дотянуться. Он был явно рад визиту Ларисы, даже сделал несколько знаков, показывающих это.

Пауза затягивалась.

Из глубины отмытой Ларисой квартиры донеслись чьи-то шаги и еще из-за шагов, совсем с другого края этого запущенного материка, и голоса.

Тут Лариса поняла, что для разговора в такой ситуации она не готова, все наработки быстрых болезненных оскорблений, сделанные во время путешествия из Малаховки, пришли разом в негодность, для вытачивания новых не было времени, да и не вызревают ядовитые колкости в атмосфере столь сильного удивления, в котором пребывала сейчас Ларочка.

Шаги были уже за ближайшим поворотом.

Поставила чемоданы внутрь квартиры, слегка толкнув колесное кресло, так что академик обратился взглядом во тьму внутреннюю своего идиотского дома.

Захлопнула дверь.

Вниз отправилась ногами. Как бы убеждаясь при каждом шаге, что сохранилась как личность.

На секунду вспыхнуло желание вернуться и все же наскандалить.

Пожалела о чемоданах как о зря потраченной причине для визита.

И тут же навалилось мрачное бессилие.

Укатали-таки сивку московские горки.

Лучшая, хоть и меньшая часть богатства была сдана по дороге в отдельной сумке в камеру хранения на Ленинградском вокзале.

Да о чем жалеть, сюда она ни ногой.

Хватит!

Хватит!

Навсегда хватит!

Консьержка закрыла форточку своей клетушки, чтобы не видеть, как она будет уходить.

Выйдя на крыльцо, Лариса пожалела, что бросила курить. Сейчас бы сигарету и пощелкать зажигалкой, прищурив глаз.

Ладно, просто постоим, вдыхая мощный морозный воздух. На нем выращивают настоящих снежных королев. Унять дрожь в ногах. В арке скрипнули тормоза, двор вспыхнул. Хлопнула дверь. Двор погас. Кто-то, мелко хрустя снежком, приблизился к крыльцу.

Лариса уже владела собой:

– Здравствуй, Руля.

Он был расслаблен – видимо, сильно выпил в честь смерти своего дедушки. Прикрывал грудь прямоугольным свертком. Другой рукой искал на лице очки.

– А я пришла посочувствовать твоему горю.

– Врешь, – сказал внук. – Ты всегда мне врала…

Лариса отставила, по своему обыкновению, крепкую ногу и расправила плечи, почувствовала, как похолодело у носа место гандбольной травмы.

– Ты всегда мне врала. Ты никогда меня не любила.

Что ответить на «врала» Лариса знала, но это «не любила» ее столкнуло с абсолютно выигрышной позиции. Этот мозгляк с очередной краденой иконой на впалой груди говорил ведь сущую правду. Она никогда его не любила, она хотела выйти за него замуж. Она была бы гарантированно верная жена и родила бы отличных детей. Но не введешь же в спор эти аргументы, они могли бы стать реальностью лет через десять совместной жизни.

Еще не зная, что сказать, Лариса сделала шаг вперед, и тогда Руля вдруг заплакал и сказал, отходя:

– Оставь, пожалуйста, в покое нашу семью.

Вот оно что. Он, оказывается, условно убил своего дедушку, чтобы перейти в состояние тех, кого надо пожалеть, и на этой слезной смазке ускользнуть.

Сзади хлопнула дверь, и раздался голос, который Лариса слышала не часто:

– Уходи.

Лариса обернулась.

Сестрица Нора своей неодетой персоной. Она держала в руках те самые чемоданы. Лариса, чувствуя, что ее положение из изначально победительного превращается в положение изгоняемой со двора суки, попыталась пойти в контратаку. Не бежать же, поджав хвост.

– Он сказал мне, что дед умер и лежит в морге.

Нора улыбнулась:

– Это я ему посоветовала.

– Зачем?

– Мы не знали, как от тебя отделаться. Рауль пожаловался мне. Мы давно не спим вместе, но остались родными людьми.

У Ларисы свело челюсти, она старалась смотреть одновременно на одного и на другого, у нее это не получалось, и это ее пугало, она боялась, что упускает самое главное.