Лашарела

— Ну и что же? Ведь эта победа могла обернуться бедой для всех нас, если бы мы потеряли царя и лучших наших военачальников. Разве ты не слыхал, как Захария Мхаргрдзели наказал Такаидина Тмогвели, человека храброго и достойного, лишь за то, что тот нарушил приказ и самовольно вступил в схватку с врагом?

— Как не слыхать! Но ведь так же самовольно повел себя Иванэ Мхаргрдзели у Хлатской крепости.

При упоминании о хлатских событиях Турман Торели покраснел и тяжело вздохнул.

— Как раз эту историю я вспомнил, когда атабек так сурово отчитывал Георгия. Я и без того едва держался, а воспоминания сразили меня вконец… — проговорил Шалва и умолк.

Торели взял свой неразлучный чанги и, тихо перебирая струны, стал нараспев читать стихи:

Зачем я бросил край родной, где друг мой и любимый брат?
Чтоб вражьи разрушать дома? Но чем же враг мой виноват?
Пусть пропадет парча Гандзы! Гандза! Будь проклята стократ!
Не здесь, не здесь, моя Гандза![3]

Нашел в другом я месте клад!Зачем мне стены крепостей — пусть их стоят, тревог не зная,
Мне не Гандза теперь нужна, ведь у меня мечта иная.
Я сердцем овладеть хочу, моя любимая, святая,
За эту крепость брошусь в бой, рубцов глубоких не считая.

Вот уже более ста лет по всей Передней Азии и Ближнему Востоку шла слава о непобедимости грузинского войска. Когда воины возвращались из походов, осененные победоносными знаменами Горгасала и Давида, весь Тбилиси поднимался им навстречу, восторженные крики и приветствия встречали богатырей.

Гандза восставала не раз, но Грузия неизменно приводила к покорности ее заносчивых правителей: с богатой добычей возвращались грузинские войска в свою столицу.

Но Иванэ Мхаргрдзели решил не допускать торжественного вступления в Тбилиси Георгия Лаши, возвращавшегося с первой за свое царствование войны. Иванэ распорядился временно оставить на месте огромную добычу, захваченную им без ведома царя у гандзийского атабека. Из находившихся в походе военачальников и ратников почти никто не знал о кознях Мхаргрдзели, и войско возвратилось с пустыми руками, подавленное «понесенным поражением». Не гнали, как обычно, ни пленных, ни скота, не вышагивали караваны верблюдов, навьюченные дорогими гандзийскими шелками.

Далеко за город вышел народ навстречу дружине, и с грустью и удивлением взирали люди на опечаленного царя, низко опустившего голову, на хмурые лица военачальников.

Не гарцевали игриво кони в серебряной и золотой сбруе. Всадники ехали, опустив поводья и предоставив утомленных от долгого пути коней самим себе. Даже копья ратников, всегда воинственно вздымавшиеся кверху, на этот раз устало клонились к земле.

Лишь дети как зачарованные глядели на убранство коней, на блеск панцирей и лат, щитов и мечей, на реющие в воздухе белые и алые знамена. Они бросали воинам цветы, дотрагивались руками до коней, улыбались знакомым и криками приветствовали их. Народ выстроился стеной по обе стороны дороги, пропуская мимо себя безмолвно движущееся войско. Ни царь, ни амирспасалар не разбрасывали пригоршнями золото и серебро. И горожане растерянным взглядом провожали ратников. Не слышно было ни приветственных возгласов, ни гула рукоплесканий. Только один из военачальников неожиданно выкрикнул:

— Да здравствует победоносный царь Грузии! Ваша!.. — Замирающей волной покатился возглас от дружины к дружине. Нерешительный и недружный, он не был подхвачен народом, не перешел в крики ликования.

Лаша поднял голову и сурово взглянул на выскочку. Тот придержал коня и отстал от свиты, смешавшись с задними рядами.

Притихший, пристыженный, возвращался грузинский царь с первой своей войны. При вступлении во дворец он ощутил еще больший стыд: художники уже успели изобразить на стенах дворца победоносное возвращение Лаши, гордо восседающего на белом коне. По одну сторону от царя — Иванэ Мхаргрдзели, по другую — Шалва Ахалцихели, а за ними — бесчисленные ряды доблестных воинов, лес знамен и копий. У ног царского коня на коленях стоял гандзийский атабек и молил о пощаде. Знатные горожане с ключами от городских ворот предлагали победителю драгоценные камни, шелка и ковры.

Гнев и стыд залили краской лицо Георгия.

— Все стереть, чтобы я этого не видел! — в ярости крикнул он, быстро удаляясь в свои покои.

Лаше было тяжело оставаться в городе. Чтобы избежать лишних встреч и разговоров, он решил уехать в Табахмелу, летнюю резиденцию грузинских царей.

Лаша любил эти красивые тихие места. Прохладный ветерок с лесистых Коджорских гор ласково овевал его разгоряченный лоб, словно утешая и отвлекая от печальных раздумий.