Ласковый убийца

— Старик, тут же "сотку" возвращаю. Получится, словно выпили на брудершафт. Каждый по "сотке". Минус на минус дает знак "равно". Согласен?

— Ладно. Пойдем, — словно бы нехотя ответил Болтушко, и встал из-за стола: как правило, Стас подбрасывал хорошие сюжеты.

В буфете царил прохладный полумрак. Болтушко заказал две рюмки водки по пятьдесят граммов (чтобы не привлекать внимание любопытных глаз одним большим заказом) и бутерброд с колбасой. Они отошли в уголок. Первую рюмку Стас выпил сразу же и принялся жевать.

— Ну, давай, рассказывай! Время поджимает! — поторопил его Болтушко.

— Представляешь, в "Склиф" поступает мужик с ножевым, — начал Стас. — Его спрашивают: кто это, мол, тебя так? Он мнется, мнется, а потом и говорит: жена, мол. А за что? На почве ревности, отвечает. И рассказывает свою историю. Оказывается, у него давно уже был роман с соседкой, которая живет этажом выше. Соседка — женщина одинокая, а он, как ты сам понял — мужчина женатый. И вот такая получается ситуация: вроде бы есть где встречаться, да некогда. Супруга, понимаешь, все время на посту, и все время бдит. Однажды он говорит жене, что едет в командировку на две недели. И, действительно, уезжает. Но только через неделю потихоньку возвращается, и — прямиком к соседке. И живет там у нее, и пилит ее по несколько раз на дню, и все такое остальное. А соседка буквально расцветает от повышенного внимания, и ходит сама не своя, аж светится — такая вся счастливая. А он из ее квартиры — ни ногой; не дай Бог — жена засечет. Но… сколь веревочке не виться… Короче, однажды соседка ему и говорит: сходи-ка, мол, Гоша, ведро мусорное вынеси. Ну чего тут идти? До мусоропровода? Он — закуривает, и с ведерком — на лестничную клетку. А мусоропровод — между этажами. Вот он свое ведерко вываливает, и по привычке — домой, к законной жене. На полном автомате. Звонит в дверь, жена открывает, и что она видит? Стоит ее благоверный, в спортивных штанах, в майке и в чужих тапочках на босу ногу, а в руке, понимаешь, — вражеское ведро. А она-то думает, что ее муж — в командировке. Ну, и какая у бедной женщины может быть реакция? Естественно, она встала на защиту моральных устоев и непреходящих семейных ценностей, и сгоряча слегка порезала муженька: как говорится, Платон мне друг, но истина! — Стас ткнул пальцем в потолок, — истина! она, понимаешь, дороже! Кстати, мужик-то ничего, оклемается. А вот жена может пострадать за свои убеждения, буквально как Софья Ковалевская…

— Перовская, — поправил его Болтушко.

— Ну какая разница? — обиженно спросил Стас. — Она тебе что, родственница? Извини. Тогда пусть она пострадает, как, например, Достоевский. Это тебя устраивает?

Болтушко махнул рукой; даже немного выпив, Стас начинал нести всякую ерунду: он вообще был не очень крепкий на алкоголь.

— Сюжет хороший. Заработал, — Алексей Борисович хлопнул Стаса по плечу и поспешил назад, в кабинет, чтобы поскорее приняться за работу.

Он сел за стол, достал чистый лист бумаги и принялся карандашом составлять план статьи. Перед ним лежали записанные на отдельных маленьких листках сообщения — разные случаи, произошедшие за минувшую неделю в Москве. Почти все они имели трагический конец, но Болтушко считал высшим шиком описать чью-то смерть так, чтобы это было даже немножко забавно: вероятно, он полагал, что основную массу читателей составляют маньяки, садисты, моральные уроды, а немногие оставшиеся — настоящие ценители черного юмора.

Цинизм Болтушко уступал цинизму Ремизова — по размаху и всеохватности, но в изяществе и даже некоей утонченности — явно превосходил Скобликова с его шокирующими заголовками.

Болтушко открыл ящик, достал оттуда ластик, стер пару грязных пятен с бумаги и замер, ожидая вдохновения.

В этот момент раздался телефонный звонок. Он снял трубку.

— Редакция! — раздраженно крикнул Болтушко.

— Алеша, это ты? — спросил знакомый женский голос.

— Я, — ответил Болтушко.

— Алеша, это я, Марина.

— Да, здравствуй. Я узнал тебя. Что-нибудь случилось?

В ответ он услышал всхлипывания.

— Алеша, приезжай, пожалуйста. Мне очень страшно. Я не знаю, что делать. Они мне угрожают.

— Кто? — обескураженно спросил Болтушко.

— Я не знаю. Приезжай, пожалуйста.

— Но… Марина… Я сейчас не могу. У меня — статья.

Марина заплакала. Болтушко покрепче прижал трубку — чтобы никто не слышал, потому что мембрана у этого аппарата была очень сильная.

— Марина… Марина, я приеду, как только освобожусь. Хорошо? Закройся на все замки и никому не открывай. Ты одна дома?

— Одна-а-а… Мне стра-а-а-шно…

— Я скоро буду. Примерно часа через три-четыре. Хорошо? Ты сиди дома, никуда не уходи. Перед тем, как выехать, я позвоню. Поняла?

— Поняла.

— Ну все. Жди звонка.

Он положил трубку. Что за чертовщина? Кто ей угрожает? Что происходит? Может, она немножко тронулась рассудком? На нервной почве? А что, с женщинами такое часто бывает. Понервничают — тронутся, успокоятся — и вроде как на место вернутся.

Он стал рисовать какие-то узоры, заштриховывать их, потом все стирал и рисовал заново.