Ласковый убийца

А уж разузнать номер ремизовского пейджера и вовсе не составило никакого труда.

* * *

ЕФИМОВ. НАПИСАНО КАРАНДАШОМ НА ОБОРОТЕ МАШИНОПИСНЫХ ЧЕРНОВИКОВ.

Вести дневник. Вот уж занятие — глупее не придумаешь. Действительно, что может быть глупее, чем ловить разбегающиеся мысли? А если они не разбегаются, а сидят в голове и грызут мозги дни и ночи напролет, всегда об одном и том же — к чему их тогда ловить? Стоит ли ловить то, от чего хотел бы избавиться?

В общем, нонсенс: зачем я это делаю — ума не приложу. Хотя… Как раз у меня есть одно оправдание.

Детектив — особенный жанр. Он не может быть скучным. Если хочешь написать отличный детектив, помни правило двух "И": сюжет должен быть — Интересным, а язык — Изящным.

Переживания героев, выпуклые характеры, вычурные метафоры — выкинь все это на помойку. И уж совсем неуместны в детективе какие-то мысли и авторские отступления — их никто и читать не будет. Занеси их лучше в свой дневник.

Люди платят деньги за то, чтобы расслабиться — вот и пиши для них расслабленный текст. То есть — никаких черновиков, сразу начисто и не задумываясь. Можно только слегка наметить сюжет, а уж разрабатывать его — по ходу дела.

Напиши одну сюжетную линию, но так, чтобы она была понятна от начала и до конца — это лучше, чем несколько линий, но плохо прописанных.

Любовь — пусть тоже будет, но красивая и взаимная, безо всяких там переживаний. Короче, полноценная, а не ущербная, как у меня. (Не в книге, а в жизни.)

А главное — герой. В романе должен быть герой. Без героя — никуда. Людям нужен эпос, нужны байки и былины, типа "Ильи Муромца" и так далее. Тут уж — извини, надо обладать богатой фантазией, потому что списывать героя — пока что не с кого. Что-то не вижу я их. Попрятались, что ли? Или повывелись? Или не было их никогда? (Последнее, кстати, наиболее вероятно, но почему-то все боятся в этом признаться. Вот и выдумывают наперебой героев.)

В этом плане мой Топорков — большая удача. Он плоский и тупой, словно вырезанный из картона, зато положительный и постоянный, как магнитный полюс Земли. Он — не человек. У него нет простительных слабостей и милых недостатков. Он — положительный герой. По-моему, он даже не курит… Представляю, какие у него оловянные глаза — две пятирублевые монеты со стершимся орлом.

А что поделаешь? Хочешь прославиться, хочешь заработать — пиши то, что читают люди. А людям хочется торжества Добра и Справедливости, потому что их и так в настоящей жизни много обижают.

Я их понимаю — я сам человек: мягкий, теплый и слабый. И меня тоже все обижают. Я уже полгода ем одну гречневую кашу. Поливаю ее подсолнечным маслом и ем. (На большее денег не хватает, ведь нужно еще покупать сигареты и бумагу для машинки.) Раньше думал — гадость, а потом — ничего, привык. Всего-то за полгода. А к чему тогда можно привыкнуть за тридцать лет жизни? Вот, например, к тому, что тебя все обижают. Да, да. Не надо себя обманывать — постепенно привыкаешь и к этому.

Я знаю, что Зло должно быть наказано. Но я не верю, что во всех случаях оно будет наказано. Ведь если бы наказание Зла всегда было неотвратимым, тогда Добро превратилось бы в некую карающую субстанцию, то есть в подобие того же самого Зла. Следовательно, возникает противоречие. Разрешить его можно двумя путями: либо признать, что Добра и Зла в чистом виде не существует вовсе, а есть лишь какой-то сложный конгломерат, подставляющий нам то один свой бок, то другой; либо смириться с тем, что Зло не всегда будет наказано. Хотя и должно быть наказано. Я, например, выбираю второе. На мой взгляд, милосердие выше справедливости. Но неужели только за это вы меня называете нытиком, пессимистом и очернителем действительности?

Вообще-то, я понял главное. Писать то, что читают люди — это еще не счастье. Счастье — это когда люди читают то, что ты написал.

А дневники нужны лишь для того, чтобы потом, перечитав их, сказать самому себе: "ну и дурак же я был!", и сжечь их к чертям и испытать от этого облегчение. А потому заканчиваю. Но сначала — один веселый случай, бывший со мной на днях.

Я ходил на прием к своему доктору, Дмитрию Дмитриевичу. Милейший человек! Хотя немного смешной — расспрашивает меня или о гадостях, или о глупостях. Серьезно поговорить с ним никогда не удается. Но он-то думает, что говорит со мной вполне серьезно! Вот поэтому он и смешной. Я, желая подыграть ему, рассказал, что недавно прочел в одной научной книге, как древние римляне посещали театр. Я сказал, что они в первый ряд сажали лысых, а во второй — одноруких, потому что однорукие сами хлопать не могли, и, желая поощрить актеров, шлепали по головам лысых, и получались бурные звонкие аплодисменты.

Я сам придумал эту байку, и по-моему, она довольно забавная. Но бедный Дмитрий Дмитриевич не знал, что ему делать: смеяться или нет. В нем боролись два чувства: с одной стороны, привычное недоверие по отношению к своим пациентам, а с другой — привычное для врача уважение к научным книгам. Он не мог рассмеяться просто как человек, он вел себя, как врач.