Л. — Сначала, отец, увидал я огромное поле… Словно это было весной; пели жаворонки, небо было такое ясное, чистое… Бросив взгляд кругом, я увидал одного только человека… Я ясно видел его загоревшее лицо, непокрытую голову, темные, огрубевшие от работы руки: он был одет в льняную сермягу, ноги его были босы. Этот человек пахал. Сошник его плуга уходил глубоко в черную землю, и когда пахарь на повороте подымал его, он блестел на солнце, как серебро. Два вола тащили с трудом этот плуг, но пахарь, несмотря на пот, выступавший на лбу, и согнутую спину, пел песню, от которой у него, казалось, прибывало сил. Он пел о черной земле, которую он пахал и которую он потом засеет отборным зерном. Пел о том, как целая нива зазеленеет молодой рожью, как зашумят колосья, как срежет их коса, как будут молотить их цепами, как потом эта работа даст хлеб. Пел о том, как этим хлебом будут питаться люди и как он даст им сил для новой работы. И когда он так пел, плуг шел легче в земле и волы шли живей и у самого пахаря выпрямлялась согнутая спина… И его пение сливалось с песнью жаворонка все больше и больше, и я, наконец, не мог отличить голоса человека от голоса птицы.
О. — Мой дорогой мальчик, это был очень, очень красивый сон.
Л. — Но еще не конец, папа.
Вдруг все как-то потемнело, смешалось, какой-то вихрь пронесся по полю и закружил песок. Тогда и жаворонок улетел, и солнце покрылось тучами, и все поле изменилось совсем. Когда ураган прошел, я увидал, что по дороге идет рыцарь. На нем было оружие, блестящий панцырь, кольчуга из проволочных колец и железные перчатки. В одной руке он держал меч, в другой — узду. Шлем покрывал его голову, на груди у него блестели латы. Конь рыцаря тоже был покрыт доспехами и шел тихо, весело фыркая. Минуту рыцарь ехал молча, а потом запел. Его голос был, словно лязг железа и шум крыльев огромных птиц. Он пел о битвах, о своем замке, который нужно было охранять от грабежей, об обидах, которые терпят бедные землепашцы, о пожарах и бедствиях. Он пел о грабежах богачей, о неприятельских пленниках, о боевой добыче, о славе. И когда пел он, мне казалось, отец, что я слышу где-то крики и визг, и звуки труб, и бой барабанов, и мольбы о помощи. Когда начали звонить колокола, рыцарь снял шлем, и я с удивлением увидал, что это был тот же пахарь, только изменившийся несколько в этих военных доспехах. И звон колоколов разносился так далеко и мощно, славя рыцаря и его великое мужество; но вдруг один из колоколов лопнул с оглушительным шумом и я упал на землю.
О. — О… Это очень неприятно!
Л. — Но со мной ничего не случилось, папа. Ни одна косточка не заболела у меня. А если б и заболела немного, я бы, вероятно не почувствовал, так как я тотчас же увидал такую великолепную картину, что это просто удивительно…
О. — Что ж ты увидел, дорогой мальчик.
Л. — Сначала ничего, отец, потому что было совсем темно.
О. — Ну это немного…
Л. — Но в этой темноте я услыхал такой стук, словно кто-то ковал железо под землей. Затем блеснул свет, и я увидал большое подземелье, стены которого, подпертые толстыми бревнами, отливали блеском различных металлов. Здесь золото, там серебро, там красная медь, но всего больше железа. А посредине человек, согнувшись, бьет молотом в стены, и свет все прибывает, а из добытого металла растут дома, церкви, башни — целый город. Подземелья уже не видно больше, к этому городу подплывают корабли, — а человек все кует и кует. Но это уже не сырой, только — что добытый металл. Теперь он выковывает различные кольца, пружины и поет за этой работой. Поет о богатстве, добытом из глубин земли, о далеких морях, о прекрасных городах, о народах, которые делятся друг с другом плодами трудов своих. И песня его все больше и больше сливалась с шумом машин, свистом пара, с грохотом катящихся экипажей, плеском весел, визгом пил и звоном денег. И когда человек поднял голову от своего станка я увидал, что это был тот же пахарь, который снился мне сначала…
О. — Рассказывай дальше, дорогой мальчик! Твой сон все больше интересует меня.
Л. — Я онемел от удивления. Придя в себя, я увидал большую сводчатую комнату, в которой была масса книг. Они лежали не только в шкапах и на столах, но и на земле. Стены этой комнаты были украшены красивыми картинами; там стояли статуи и бюсты из мрамора и бронзы. Я был так ослеплен великолепием этой комнаты, что только через несколько минут увидал сидящего над большой книгой человека.
Он был в черном, с плоской бархатной шапочкой на голове; около него были увеличительные стекла, бутылочки, циркули и разные мелкие инструменты, назначения которых я не знаю. Он сидел, отвернувшись от меня, но я заметил его изящную, тонкую руку, на которую он опирался.
Вдруг чудесная музыка зазвучала в этой комнате.