Ласточкино гнездо

Солнце медленно спускалось за море, и вода казалась синей, как бирюза. За соседним столиком веселый лысый толстяк рассказывал девицам с густо подведенными глазами заезженный анекдот:

– «Ты, брат, со взятками осторожней будь. Знаешь, какая это статья?» – Рассказчик выдержал легкую паузу. – «Знаю: доходная»…

Девицы захихикали. Леонид блаженствовал.

В его натуре словно уживались два человека, и если первый любил искусство и мог часами говорить о нем, второй всему на свете предпочитал ресторанную атмосферу с выпивкой, хорошей едой, приятной компанией и непритязательной музычкой.

Когда толстяк за соседним столиком рассказал еще более заезженный анекдот:

– «Нет для вас пива. Детям пить не разрешается». «Да нам и не пить вовсе. Нам только опохмелиться», – художник захохотал на весь зал и от восторга стукнул рукой по столу так, что даже ушибся и рассыпал соль.

– Ты, брат, осторожней, – заметил Сергей с усмешкой, – это плохая примета.

– Чихать я хотел на приметы, – отмахнулся Усольцев. – Давай лучше выпьем!

Он выпил, и долил, и выпил еще.

Сергей меж тем ел салат, который принес ему расторопный молодой официант, и едва притронулся к рюмке.

– Смотри, – зашептал Леонид, придвинувшись к фотографу, – какие красотки за соседним столом.

– Шлюхи, – равнодушно ответил Сергей, скользнув взглядом по лицам девиц, обхаживавших толстяка. – Работают по курортам, ловят клиентов. Бывает, что обчищают до нитки… А бывает, что и замуж выходят – кому как повезет.

– Да брось! Любая из них красивее нашей мадам наркомши… Помесь свиньи с совой, – припечатал Усольцев отсутствующую Нину Фердинандовну. – Ты чего не пьешь?

– Язва, – вздохнул фотограф. – Тебе больше достанется.

– А, ну это верно! – развеселился художник. – Смотри, а вот и наша звезда!

И действительно, в ресторан только что вошел Андрей Еремин в сопровождении невесты и ее матери.

Старший официант, только что клявшийся всем чем только можно, что мест нет, почтительно изогнулся, слетал туда, слетал сюда, махнул салфеткой, отдавая указание – и для дорогого гостя тотчас приволокли откуда-то дополнительный столик и установили в самой выгодной точке зала, потеснив присутствующих.

Если бы все это делалось не ради Еремина, а ради кого-то другого, посетители не замедлили бы высказать свое недовольство; но актер был так очарователен, так улыбался дамам и так непринужденно извинялся за беспокойство, что ему все сразу же простили.

– Какой красавчик, – промурлыкала крашеная девица за соседним столиком, с завистью поглядывая на разряженную в пух и прах Нюру. – И денег куры не клюют. Мечта, а?

– Можешь не переживать – место уже занято, – процедила сквозь зубы вторая девица. – И на страже особо злая собака. – Она кивнула на Пелагею Ферапонтовну.

Толстяк понял, что терпит поражение, и решил прибегнуть к испытанному средству – то есть к новому старому анекдоту.

– «Сейчас пианист исполнит «Песню без слов» Мендельсона». «Без слов? Эге! А слова-то, значит, репертком[21] выкинул…»

Пелагея Ферапонтовна, вскинув голову, горделиво оглядывала зал и как бы между прочим поправляла массивную золотую брошку, украшавшую ее новое платье.

Нюра, прилежно изучавшая меню, хихикнула.

– Что? – спросил Андрей.

– Да просто смешно. – Девушка снова хихикнула. – Кака шуа, ну надо же!

Еремин пододвинулся к ней и заглянул в карту.

– Какао шуа, – поправил он спокойно. – Это ликер такой.

– Я знаю, что ликер, – пробормотала Нюра.

Андрей осторожно вытянул меню у нее из рук и улыбнулся.

– Не раздумывайте, берите самое дорогое, – сказал он. – Вы себе это можете позволить.

– Можем-то можем, – пропыхтела Пелагея Ферапонтовна, – да как бы все деньги в ресторациях этих не просадить…

– Ничего. Я заработаю. И вам вовсе не надо переделывать чужие платья.

– Это ты о наркомше, что ли? – Пелагея Ферапонтовна усмехнулась. – Никто ничего не переделывал. Она вышивку дернула, ну и испортила. Я вернула все как было. Еще, говорю, что понадобится, обращайтесь.

– Мама – великая рукодельница, – заметила Нюра с улыбкой.

– Починить могу что угодно, погладить, постирать. Мне не сложно. Для Нины-то Фердинандовны. А то костюмерша ваша только дым из ноздрей пускать умеет да ругается, как возчик.

– Сейчас многие такие, – отозвался Андрей с таким видом, словно ему было по меньшей мере лет пятьдесят.

– Многие-то многие, да я этого не люблю. Не на то человеку язык даден. – Пелагея Ферапонтовна нахмурилась и подалась вперед. – А ты бы, Андрюша, задружился с наркомшей, а? У дамочки-то влияние большое. Глядишь, она бы тебе и пособила с отдельной квартирой-то. Сам же говоришь, что тебе с Нюрой жить негде, а кооператив строить – вообще без штанов останешься.

Андрей вздохнул, на его красивое лицо набежало облачко, отчего он стал казаться еще интереснее.

Нюра не сводила с него влюбленных глаз.

– Сами попробуйте с ней задружиться, – ответил актер сквозь зубы. – Думаете, я не пробовал? У, это такая… – Он хотел сказать что-то резкое, но сдержался. – И потом, мало ли что она потребует взамен…

Нюра поглядела на него расширившимися глазами и повернулась к матери.