Ласточкино гнездо

Если слово «барышня» кое-как отвоевало в нэповскую эпоху позиции у «гражданки», слово «дама» считалось пережитком прошлого, таким же, как устаревшее «господин». Пожалуй, его мог употребить человек старого склада, но никак не Опалин с его внешностью хулигана и шрамом возле брови.

– Ну у старушки из бывших, – поправился Иван. Слово «бывшие» употреблялось по отношению к тем, кто что-то из себя представлял при старом строе, но при новом утратил всякое значение. – А тебе что, слово «дама» не нравится?

– Ничего против него не имею, – объявил Кеша, подумав. – Давай указывай дорогу.

Он довез Опалина до дома Варвары Дмитриевны Лукомской, высадил своего беспокойного пассажира, искренне пожелал ему на прощание удачи и, осторожно развернувшись, укатил.

На следующее утро, когда Опалин еще спал, автомобиль ялтинского угрозыска, одышливо пыхтя и фыркая, подъехал к дому, и Варвара Дмитриевна с трепетом узнала в человеке, который сидел рядом с шофером, Николая Михайловича Парамонова.

Ноги не держали Лукомскую, и она опустилась на стул.

Память услужливо подкинула ей подробности визита Парамонова к предыдущим жильцам Варвары Дмитриевны, симпатичнейшей и тишайшей паре, в которой супруга оказалась аферисткой со стажем, а муженек ее – фальшивомонетчиком и вдобавок многоженцем.

Опалин на многоженца никак не тянул, и старая дама предчувствовала худшее.

Парамонов постучал в дверь, и, чувствуя во всем теле премерзкую слабость, Варвара Дмитриевна пошла открывать. Пиль злобно сверкнул на гостя глазами, вздыбил шерсть и провалился куда-то в иное измерение, вход в которое доступен только котам.

По крайней мере, хозяйка никогда не могла понять, куда он так внезапно исчезает.

– Опалин у вас? – спросил начальник угрозыска.

Лукомская слабо кивнула.

– Спит, – пролепетала она.

– Да? Гм… Ну ладно, я подожду, когда он проснется.

Варвара Дмитриевна в ужасе моргнула.

Происходило нечто невероятное, фантастическое, не имеющее названия. Краснорожий разбитной Парамонов, который имел привычку в любое ялтинское жилище вваливаться, как к себе домой, ни с того ни с сего сделался тих, как маргаритка, говорил негромким голосом и даже боялся разбудить ее жильца.

– Может быть, вы пока выпьете чаю? – робко предложила она.

Николай Михайлович мало что на свете не любил так, как чай.

Кофе, допустим, – солидный напиток солидных людей, какао – пожиже, но тоже ничего, со спиртным вообще не возникает никаких вопросов, в меру охлажденный квас – счастье в чистом виде, нарзан – ладно, пес с ним, раз кому-то он нужен, а вот чай – черт знает что такое. Вода с какими-то дурацкими листиками. Цвет премерзкий, а запах – как у мокрой тряпки.

– Если вас не затруднит, – кисло пробормотал Парамонов, снимая фуражку и запуская пятерню в ежиком стриженные волосы, которые уже начали отступать со лба.

Когда Опалин проснулся и вышел из-за ширм, первым, что он увидел, было изумленное лицо начальника угрозыска, который держал в своих лапищах одну из крошечных чашечек Варвары Дмитриевны и с благоговением таращился на содержимое.

Чай у Лукомской всегда получался замечательный, и когда старую даму просили выдать секрет ее чудесного напитка, она с конфузливым смехом отвечала: «Главное, не жалеть заварки!»

Начальник угрозыска выпил пять чашек кряду и поневоле задумался о том, как он прежде недооценивал чай, но тут появился его соратник, и Николай Михайлович тотчас изгнал из головы все посторонние мысли.

– Ну что, как ты после вчерашнего? – спросил Парамонов, живо повернувшись в сторону Ивана и окидывая его быстрым взглядом. – Не ранил он тебя?

– Промазал. Да там темно было, – буркнул Опалин. – Получили мою записку?

– А то! – Начальник угрозыска допил содержимое своей чашки и поставил ее на блюдце. – Я правильно понимаю, что этот малый трижды выстрелил в тебя, прокричал: «Ничего, до Кауфмана мы еще доберемся!», и бросился наутек?

– Все верно. Я побежал за ним, тормознул знакомого шофера, мы погнали этого стрелка на машине, но он, зараза, ловкий. Как он мчался – любо-дорого было видеть. А в старом городе он исчез.

– Приметы запомнил?

– Сопляк какой-то, – ответил Опалин хмуро. – Лет пятнадцать или шестнадцать ему. Тощий, волосы темные, рост вроде обыкновенный. Бежал хорошо, перепрыгивал через изгороди, город знает как свои пять пальцев. Либо он отсюда, либо достаточно тут прожил. Ты мне скажи, что по Щелкунову нарыть удалось?

– М-м, негусто, – промычал Парамонов. – Жил в общежитии, раньше будто бы работал реквизитором на Одесской кинофабрике. На Ялтинскую устроился в июне, как раз перед тем, как начались съемки.

– Кто его взял на работу? – буркнул Опалин, насупившись.

– Как кто? Администрация.

– А проверить не догадались?

– Ты в курсе, сколько платят реквизитору? – вопросом на вопрос ответил Парамонов. – Он произвел хорошее впечатление, был готов немедленно приступить к работе, ну его и приняли.

– А с общежитием что?

– Он туда приходил только переночевать. Ни с кем практически не общался.

– А вещи? Что с его вещами?