Лаций. Мир ноэмов

Плавтина когда-то обитала на красной планете, где всякая жизнь могла поддерживаться только в герметичных стерильных камерах, прочными щитами защищенных от космического излучения, и зависела от машин – как в продолжении рода, так и в созидании.

Никогда еще она не была свидетелем сцены из такой примитивной жизни: группа рыбаков за работой, шлепающая ногами по воде, обильно потеющая под солнцем. И в симметрии их жестов, в согнутых спинах и натянутых от усилия мышцах была удивительная молчаливая согласованность, знакомая только тем, кто умеет работать. Время от времени у кого-то из них вырывалось ругательство на удивительно гортанном, хриплом языке, в звуках которого не было ничего человеческого.

И все же это наречие можно было узнать. Она без труда понимала значение тех выражений – вроде «эурипроктос» [62], – которыми они осыпали друг друга в пылу работы. Вульгарный греческий, язык грубых эллинов, а не более утонченная версия александрийской эпохи.

Плавтина довольно долго стояла, в замешательстве наблюдая за ними. В уме у нее собирались куски головоломки, со щелчком становились на место.

– Так это и есть ваш промежуточный путь? – вполголоса спросила она у Отона. – Что вы создали? Расу технологически неразвитых рабов?

– Не называйте их так.

– Ну а как же иначе их назвать?

– Это существа, созданные для того, чтобы охранять стадо и кусать вора. Я подарил Человеку сильного союзника.

– Вы безумно рискуете, поступая таким образом.

– Это же собаки, – возразил он. – Верность человеку и симбиоз с ним записаны в их генофонд с незапамятных времен. Они куда ближе к расе Хозяина, чем мы. Я дал им стабильную культуру и научил их сочувствию, послушанию и смирению. Они… прекрасны. Из предосторожности я ограничил их инструментальный интеллект, сделав его чуть ниже, чем у человека, так, что если они будут предоставлены сами себе, то навсегда останутся на планете, которую я им дал, развиваясь в собственном ритме и в тех направлениях, по которым никогда не направился бы людской прогресс. У них другие таланты. Они не уничтожат сами себя. Им претит проявление насилия в отношении себе подобных. В каком-то смысле они куда более способны к эмпатии, чем наши создатели с их неистовым эгоизмом.

– Вы создали себе чудовищ.

– Повторяю, придержите язык, – ответил он жестко. – Они – настоящий успех, труд, которому я посвятил целые столетия. И они идеальны. Пойдемте поближе, вы увидите сами.

И он грубо потянул ее за собой в направлении группы.

Когда Отон и Плавтина подошли достаточно близко, чтобы рыбаки их заметили, те на секунду прервали свое занятие, молча поглядели на них, а потом все как один повернулись к молодчику невысокого роста, но крепкого сложения и с мускулистой грудью, покрытого жесткой светлой шерстью в темных пятнах. Он смерил ее жестким оценивающим взглядом, пятнистые уши задрожали от любопытства. Меж его мощных клыков свисал огромный розовый язык.

Эти существа были потомками лабрадора – крепких, мощных животных, наделенных эмпатией. А этот альфа-самец прищурил глаза, словно узнал ее, подумала Плавтина. И все же вместо того, чтобы пойти им навстречу, вожак стаи коротко что-то гавкнул, и они снова потянули свои ореховые скорлупки на берег, как ни в чем не бывало.

– И все-таки, – прошептала Плавтина – она не желала, чтобы людопсы ее услышали, – с вашей стороны это безумие. Безумие и нарциссизм.

– Бояться тут нечего, – ответил он также шепотом. – Они мне подчиняются. Компенсируют мои слабости.

– Они убивают за вас, – осознала Плавтина.

– Они действуют в соответствии с врожденным охотничьим инстинктом, – согласился он, – и делают это хорошо. Бьют врага и защищают союзников. Благодаря им мы можем победить варваров, не извращая нашу собственную природу.

Она невольно повысила голос – настолько это зрелище ее возмутило.

– Клянусь всеми демонами старого Аида, Отон, вы лишились разума? Это же биологический вид, прямые конкуренты Человека! Если вы потеряете над ними контроль…

Он помрачнел и будто бы неосознанно сжал кулаки, поглядев Плавтине в глаза.

– Вы ничего не знаете и остались живы только благодаря моему великодушию, милочка. Вспомните об этом, когда вам снова захочется меня оскорбить.

Она заколебалась. Страх по-прежнему жил в ней – так же, как и гнев. А по натуре она склонялась скорее к дерзости, чем к осторожности.

– Вы можете опровергнуть то, что я сказала? А как же вы обошли Узы? Вы сумели как-то от них освободиться, раз отказываетесь от нашего общего наследия?

– Я никогда ничего подобного не делал, – отчеканил он. – Никогда. Они не знают о моих ограничениях.

– Вы скрыли от них существование Уз?

– Да. Узы сами запрещают мне говорить о них. В их глазах я должен оставаться богом-творцом, который создал их после того, как построил их изначальный мир. По-другому и быть не может.

– В этой истории с Узами нет ничего очевидного. Вы сотворили эти карикатуры на людей, и управляете ими с помощью страха. Вы еще хуже, чем я думала.

Высокая каменная статуя взглянула на нее высокомерно.