Лаций. Мир ноэмов

Лицо его снова сделалось гипсовой маской статуи. На нем невозможно было разглядеть ни следа эмоции, лишь непоколебимую решимость, сосредоточенную и доведенную почти до абсурда. Отон был из тех существ, кого пожирает страсть – неумолимая, почти хтоническая страсть. Он победит, у Эврибиада не было сомнений на этот счет. Он уже создал мир, а теперь покорит и Вселенную, если не погибнет в попытке это сделать. В какой-то степени он заслуживал титул бога, который присвоил себе на планете людопсов. И никогда Эврибиад не перестанет восхищаться его силой воли. Но не она заставила Эврибиада принять решение, а женщина – вернее, симулякр женщины, стоявший рядом с Отоном. Потому что самый глубокий инстинкт, укоренившийся в подкорке всей его расы, побуждал его это сделать, напоминал, что его собратья всегда придут на помощь такому существу. Он не знал, как это объяснить, но именно так оно и было.

– Я с вами, – выдохнул он.

Он невольно широко распахнул глаза, удивляясь легкости, с которой произнес эти слова, которых не мог теперь взять назад. Как будто язык сказал их прежде, чем Эврибиад смог сознательно принять решение. Как будто решение уже давно вызрело в нем, а не было им принято. От этой мысли он испытал резкое головокружение. А в голове не переставал крутиться один и тот же вопрос: зачем богу нужен несчастный изгнанник, возглавляющий две жалкие сотни солдат? И что он сам делает на этом пляже черного песка, почему именно он, а не кто-то другой решает судьбу своей расы?

– Я так и думал! – рассмеялся Отон. – Видите, я вас знаю лучше, чем вы сами, капитан!

– Тогда, – слабым голосом сказал людопес, – вы знаете и условие, при котором я это сделаю?

– Скажите мне о нем.

Он замолчал на секунду, посмотрел колоссу прямо в глаза в детской попытке стереть неравенство между ними, сделал усилие, чтобы голос звучал твердо:

– Я хочу, чтобы мои солдаты остались со мной, и чтобы в крайнем случае я мог набирать новых. Нам выдадут оружие без промедления. Настоящее оружие. Я буду продолжать командовать своим войском и стану вашим стратегом. Я буду решать, посылать ли моих эпибатов и таламитов в битву или не посылать.

Отон холодно улыбнулся. Но Эврибиад еще не закончил и не дал себя перебить.

– На этих условиях, – продолжил кибернет серьезным тоном, – людопсы отправятся с вами, помогут благородной Плавтине и таким образом завоюют себе свободу и звездную империю, которую вы нам обещали.

– Вы получите все, что требуете. Вы увидите, это не слишком высокая цена за услугу, которую вы мне окажете. И в конце концов, когда мы добьемся триумфа, мы разделим и славу. Это я вам тоже обещаю.

Воцарилась тишина, давая каждому возможность поразмыслить о своих словах. Потом Фемистокл вздохнул и заключил, пожав плечами:

– Значит, все решено. Я подчинюсь вашему решению, о Отон, как я всегда это делал. Но я опасаюсь за судьбу своего народа.

– Напротив, – сказал Отон, – пьеса только начинается. И ничто не вечно под звездами. Даже хрупкая структура из углеводорода и металла, которая нас окружает. А теперь оставьте меня одного. Идите, идите! Занимайте казармы, устраивайте ваших собратьев. Мы еще поговорим, когда Корабль будет готов к выходу.

* * *

Внутри башня напоминала кабину какого-нибудь древнего корабля с изначальной планеты. Низкие, удобные кресла, старомодная печь, в которой потрескивал огонь, обещая приятное тепло, – все это резко контрастировало с яростью ливня, который стучал по стеклам, будто путник, желающий скорее зайти. А на столе рядом с чашкой посвистывал странный металлический предмет с носиком. Ския жестом попросила ее налить себе напиток. Разумеется, она не могла сделать этого сама, и Плавтина задрожала при мысли о странном существовании, которое вела Ския – в одиночестве, лишенная тела, с единственной задачей: сделать так, чтобы у другой получилось то, в чем ей самой отказала судьба. Чашка согревала ей руки. Настойка была полупрозрачной, почти золотой, усыпанной крошками разноцветных лепестков, движимых быстрым и таинственным внутренним колебанием, будто миниатюрная вселенная, в которой стремительно разгораются галактики. От нее шел легкий аромат липового цвета.

И тогда древняя рассказала ей все. Она объяснялась точными, простыми фразами, излагала факты без примеси субъективности, поэтому Плавтина ни разу ее не перебила. И, пока она терпеливо слушала, лишь одно слово бесконечно крутилось у нее в голове, лишь одна неоспоримая реальность, тенью нависающая над всей историей. Война.

Ее воспоминания обрывались накануне первого преображения Плавтины, когда та стала Кораблем – сперва маленький, он постепенно становился все крупнее и крупнее. Действия ее мало чем отличались от действий других выживших в Гекатомбе – тех Интеллектов, которые смогли выдержать шок от полной и необратимой гибели Человечества. Едва ли десять тысяч автоматов пустились в Анабасис. Они рыскали по небу в поисках малейшей надежды на возвращение. Это была эпоха страданий и разочарований.