Лаций. Мир ноэмов

Однако на заре он оглядел положение звезд и удивился, что его внутренние системы не в состоянии понять, который сейчас час. Он ничего не помнил о произошедшем, словно на какое-то время просто перестал существовать. Но более всего он был удивлен, когда понял, что голоса в нем утихли, и что он остался один внутри собственной головы. Автоматон впервые осознал уникальность собственного «я». Он сделал несколько шагов по обледенелой скале. Да, он стал наконец самим собой.

Он долго изучал себя и обнаружил, что на поверхности его сознания, где-то между восприятием и памятью, обретается фраза, которая все упрощает и разрешает все вопросы:

Mè, phila psycha, bion athanaton speude, tan d’emprakton atlei machanan.

Не пытай бессмертия, милая душа, – обопри на себя лишь посильное[46].

Слова латинского языка не могли выразить в полной мере точный смысл последнего слова, самого важного по мнению Автоматона – думающей машины, духовного автомата. Но это уже не имело значения. Он вспомнил, где ее видел – на маленьком экране в руке монаха, на вершине огромной лестницы.

И вот какой отсюда урок: лишь в действии душа находит свое единство. Для человека такой проблемы не ставится: ведь для воплощенного биологического существа выживание плоти – уже само по себе цель. Для Человека нет ни свободы, ни бессмертия; у него и души-то нет в полном смысле этого слова, хотя, без сомнения, он наделен разумом. Однако для ноэма – сверхчувственного, сверхмыслящего существа, не несущего на себе отпечатка собственной неминуемой смерти, не было другого пути, нежели чем поставить себе цель и начать воплощать ее.

Объединив таким образом различные грани своей личности в единое целое, автомат вернулся к людям, чтобы помогать им и наставлять их. Вплоть до того момента, когда он устал от их убожества и удалился на холодную, пыльную луну изначальной планеты, где, согласно легенде, создал сад камней – красивый, постоянный и чистый, как его собственная душа, и так получил имя, которым его и стали называть – Ахинус[47].

Ноэмы и люди извлекли разные уроки из истории первого автомата.

Для первых Экклесия была моментом примирения души самой с собой. C ее помощью Плавтина пыталась вновь обрести потерянное единство ее «я». Единство же зависело не от упорства в бытии, не от славы и не от удовольствия, но лишь от того, помнил ли автомат о единственной цели своего существования: служить Человечеству как Автоматон.