– Совру, если скажу, что такая мысль не приходила мне в голову. – Али содрогнулся, вспоминая сцену с отцом. – Он рассказал мне, что ты сделал, – тихо сказал он. – Сказал, что ты заступился за меня. Что это ты уговорил его дать мне второй шанс. – Он посмотрел на брата. – Если бы не тот наш с тобой разговор в склепе… – Али осекся. Он понимал, что сделал бы какую-нибудь глупость, если бы Мунтадир вовремя не остановил его. – Спасибо, ахи. Я серьезно. Если я могу хоть как-то тебе отплатить…
Мунтадир отмахнулся.
– Не надо благодарить меня, Зейди, – хмыкнул он. – Я знал, что ты не член «Танзима». Просто у тебя денег больше, чем ума, особенно в отношении шафитов. Дай угадаю: эти фанатики скормили тебе слезоточивую историю о голодающих сиротах?
Али поморщился, чувствуя, как его гложет былая верность Анасу.
– Вроде того.
Мунтадир посмеялся.
– А ты помнишь, как отдал дедушкино кольцо какой-то старухе, которая вечно отиралась у дворцовых ворот? Всевышний Боже, шафитские попрошайки тебя потом месяцами преследовали. – Он покачал головой, по-братски улыбаясь Али. – Ты тогда еще еле доставал мне до плеч. Я был уверен, что твоя мать утопит тебя в озере.
– Кажется, у меня до сих пор остались шрамы от той порки.
Мунтадир посерьезнел. В серых глазах появилось нечитаемое выражение.
– Тебе повезло, что ты любимчик.
– Чей любимчик? Мамин? – Али покачал головой. – Это вряд ли. Последние ее слова мне были о том, что я говорю на ее родном языке как дикарь – и это было несколько лет назад.
– Не матери, – возразил Мунтадир. – Отца.
–
Мунтадир покачал головой.
– Вовсе нет… то есть да, не без этого, но еще ты благочестивый сабельщик-зульфикари, каким должен быть образцовый сын Гезири, не испорченный сладкими искушениями Дэвабада. – Он скривил губы в улыбке, но его глаза не улыбались. – Всевышний, да если бы я давал деньги «Танзиму», меня бы уже по уголькам выковыривали из дворцовых ковров.
От резкости в голосе Мунтадира Али стало не по себе. Он-то знал, как заблуждается его брат, но все-таки решил сменить тему.
– Я боялся, что именно в таком виде Афшин вернет тебя в Дэвабад.
– Уф. Мне понадобится еще вино, если мы будем обсуждать Дараявахауша.
Мунтадир спрыгнул с парапета и двинулся к шатру.
– Все так плохо?
Он вернулся, поставил перед собой блюдо с едой и налитый до краев кубок темно-красного вина и снова вскочил на парапет.
– Он почти не ест, почти не пьет, он только и делает, что
Али нахмурился.
– Каких еще бредней?
– Я взял в поход нескольких солдат из Дэвов, решив, что Дараявахаушу будет комфортнее в окружении своих. – Мунтадир выпил вина. – А он стал склонять их к разжиганию этих чертовых купелей. К нашему возвращению они все как один уже расхаживали с пепельными отметинами и почти не разговаривали с нами.
У Али мурашки пошли по телу. Вспышки религиозности среди огнепоклонников в Дэвабаде, как правило, до добра не доводили. Он подсел на стену к брату.
– Да и как я могу их винить, – продолжал Мунтадир. – Видел бы ты его с луком, Зейди. Он
– Ты позволил ему носить оружие? – спросил Али строго.
Мунтадир пожал плечами:
– Мои солдаты хотели знать, соответствует ли Афшин легендам о нем. Они меня очень просили.
Али не верил своим ушам.
– Нужно было им
– Я хотел расположить их к себе, – перебил его Мунтадир. – Тебе не понять. Ты с ними обучался в Цитадели, и, судя по их рассказам о тебе и твоем чертовом зульфикаре, тебе это уже удалось.
Несмотря на обиду в голосе Мунтадира, Али не отставал:
– Ты не должен быть их другом. Ты должен быть лидером.
– И где был этот здравый смысл, когда ты решил драться один на один с Бичом Кви-Цзы? Или думаешь, Джамшид не рассказал мне об этой идиотской выходке?
Али прикусил губу, вспомнив жесткую схватку с Афшином.
– Это было глупо, – признал он. – Диру… пока вы были в походе… ты не заметил ничего странного в Дараявахауше?
– Ты что, пропустил мимо ушей