Лавандовый вечер

— Гребаный хиляк, тебе надо было остаться дома со своей гребаной мамочкой и готовить вместе с ней гребаные тыквенные пироги! — сказал Лесли Сайленс, одновременно хлебая свой водяной суп, часть которого стекала с его рта на стол. Его замечание вызвало одобрительный смех окружающих. Лесли был коренастым рыжим мужчиной с круглым, красным лицом, которое всегда было мокрое от пота, у него была рыжая щетина и маленькие поросячьи глазки. Он всегда разговаривал грубо и так, будто был пьян. Это был самый жестокий и противный человек, которого когда-либо встречал Майкл.

— А у меня 15 из автомата и ещё 5 в рукопашном. — кинул Итан (фамилии Майкл не знал), тощий, высокий мужчина, с бледной даже, серой кожей, будто он всю жизнь проработал под землей, добывая уголь. — Один, сучара, правда, ударил меня сзади по голове прикладом, и я уже подумал, что мне конец. Но кто-то из наших прострел ему руку и я выиграл немного времени. Быстро встал и вонзил этому уроду нож в грудь.

— Ууууууу! — разнеслись одобрительные возгласы.

— У меня наверное человек 20. Каждого изрешетил, так что живого места не осталось. — сказал маленький человечек с прилизанными волосами и с идеально ровным пробором посередине головы. Имени его Майкл не знал. — А вообще кровищи сегодня было… Этим тварям сегодня досталось!

— У меня к вам гребаные придурки, вопрос, — спросил Лесли, сплюнув огромную струю слюны на пол и вытерев остатки с губ рукавом, — вы на войну приехали или в гребаный лагерь? — Вам, что жалко патронов на этих гребаных ублюдков? Или может быть вы мне скажете, что вам их жалко? Почему так мало?

— Э, а ты чего тут выступаешь? — спросил кто-то из толпы, — У тебя у самого сколько было?

— 50 гребаных тварей. — ответил Лесли с вызовом, — одному я отрезал язык, потому что он много говорил, одному оторвал руки, которые стреляли по нашим, а голову одного насадил на его ружье как на кол, потому что слышал как этот гребаный, кричал своим гребаным, что посадят нас всех на кол. — в столовой повисла тишина. — Так что не надо мне тут. Вы на гребаной войне. Тут нет правил. Тут никого не жалеют. Нечего беречь свои гребаные патроны на этих гребаных сукиных детей!

Через месяц Лесли Сайленс лежал перед Майклом на койке без ног и с огнестрельным ранением в животе. Майкл ненавидел этого человека и с ужасом для себя осознал, что был даже в какой-то степени рад тому, что Лесли постигла кара.

— Ради всего гребаного святого, помоги мне док! — стонал Лесли. Майкл знал, что Лесли можно спасти. Ранение было не опасным — органы были не задеты, но Лесли быстро терял кровь. Еще немного и он умрет от ее потери. У Майкла промелькнула мысль потянуть время, которое не сыграет в пользу Лесли и этот зверь больше никогда не сможет никого лишить жизни.

— Док, у меня жена. — стонал Сайленс, — Черт возьми, представляешь док, лежа у тебя тут я понял насколько сильно ее люблю. Даже ее гребаную матушку готов буду терпеть, только бы еще раз увидеть Нелли.

“Любя, побеждай”. Майкл вдруг услышал в голове шепот Евы. Он посмотрел на Лесли и понял, что даже этот жестокий, мерзкий человек может любить. Майкл не знал, что произошло в его жизни, и что сделало его таким, каким он стал. Майкл увидел перед собой ржавый моторчик, который вот-вот перестанет работать. Майкл не имел права решать — выключить этот мотор или нет.

“Любя, побеждай”. Майкла будто ударило током и он понял истинный смысл этих слов. Удивительно, но вопреки военной логике личная победа Майкла на войне заключалась в спасении жизней… Спасать — может это и было его волшебством? Майкл отбросил все личные чувства к Лесли и увидел в этом человеке жизнь, способную любить и делать кого-то счастливым. Жизнь, которая появилась здесь не руками Майкла, и не руками Майкла она должна закончиться. Он решил забыть о себе и сделать все возможное, чтобы спасти этого человека.

Лесли Сайленс выжил. Его отправили в отставку. Ходить он конечно не сможет больше никогда, но зато увидит свою Нелли и возможно сам спасет чью-то жизнь.

Война шла. При всей дикости и мерзости происходящего, единственное что согревало сердце — это мысли о Еве. Ее уверенности, свете, теплоте и ее безграничной любви. Мысли об их будущем. Мысли об их дереве. Об их чуде. Все это выстраивало перед Майклом железобетонный мост, по которому он уверенно шагал во время войны. Веточка лаванды, подаренная ею, всегда лежала в его нагрудном кармане.

Ева всегда писала ему. Она никогда не говорила о том, что ей грустно, страшно или одиноко. Ее письма всегда были кратки, но полны безграничного детского оптимизма:

“ Мой любимый теоретик,

Знаешь, мне пришла в голову прекрасная идея! А что, если когда ты вернешься, то построишь в нашем городке клинику, где ты будешь лечить людей? Ну и, конечно, иногда докучать им своими нравоучениями.