Лавиния

Они рассказали друг другу, что было с каждым из них со времени их разлуки. Лавиния, как заботливая сестра, расспрашивала Лионеля о его новой любви, хвалила красоту мисс Эллис и с участием осведомлялась о ее характере и о тех выгодах, которые брак с ней мог принести ее старому другу. Она рассказала ему, со своей стороны, легко и увлекательно, о своих путешествиях, о своем замужестве со старым лордом Блейком, о своем вдовстве и о том, какое употребление делала она теперь из доставшегося ей богатства и как пользовалась своей свободой. Во всем, что она говорила, чувствовалась какая-то умная насмешка, и хотя Лавиния отдавала полную справедливость власти рассудка, слова ее отзывались горечью, которая обнаруживалась только в виде насмешки. И между тем, в этой душе, столь рано отцветшей, доброта, кротость и снисхождение пересиливали все другие чувства, придавая ей какое-то величие, возвышавшее ее над всеми.

Прошло более часа, как они были вместе. Лионель не считал времени. Он предавался своим новым впечатлениям с внезапным и упоительным жаром, составляющим последнюю способность любви для сердец, пресыщенных светом. Он старался всеми возможными средствами оживить разговор и заставить Лавинию говорить ему о нынешнем состоянии ее души, но все его старание были напрасны: Лавиния была осторожнее и искуснее его. Едва только начинал он думать, что успел наконец коснуться какой-нибудь тайной струны ее сердца, как уже должен был разувериться в этом. Едва надеялся он схватить ее тайную мысль, как надежда изменяла ему, и эта женщина, странная, непонятная, исчезала перед ним, будто привидение, делалась неосязаемой, будто воздух.

Вдруг сильно застучали в дверь. Шум потока препятствовал расслышать первые удары, и теперь они были повторяемы с большей силой нетерпения. Лавиния затрепетала.

— Это Генрих, он пришел за мной, — сказал Лионель. — Если вам угодно подарить мне еще несколько минут, я скажу, чтобы он подождал… Могу ли надеяться на такую милость?

Лионель приготовился настойчиво упрашивать ее, когда в комнату вошла Пеппа, с расстроенным и беспокойным видом.

— Граф де Моранжи хочет непременно вас видеть, — сказала она по-португальски своей госпоже. — Он там и ничего не слушает…

— Ах, Боже мой! Он так ревнив! — прошептала Лавиния с детским простодушием. — Куда мне девать вас, Лионель?

Лионель стоял, будто громом пораженный.

— Проси его, — сказала с живостью Лавиния арапке. — А вы, Лионель, потрудитесь выйти на этот балкон. Время прекрасное, и чтобы оказать мне важную услугу, вы согласитесь, думаю, пробыть там минут пять?

Она поспешно толкнула его на балкон, потом опустила над дверью кисейные занавески и обратилась к графу, входившему в эту минуту.

— Что значит такая стукотня, граф? — сказала она, улыбаясь. — Это настоящий приступ…

— Простите меня, Лавиния, — сказал граф, — умоляю вас об этом на коленях. Вы оставили наш бал так нечаянно, и я подумал, что вы больны. Все эти дни вы чувствовали себя не очень здоровой, и я испугался… Простите меня, Лавиния, я сумасшедший… Но я так вас люблю, что не знаю сам, что делаю!

Пока граф говорил, Лионель, едва опомнясь от удивления, предавался порывам неукротимого гнева.

«Дерзкая насмешница! Она заставляет меня присутствовать при свидании со своим любовником! — думал Лионель. — О, если это мщение было приготовлено, если она имела намерение оскорбить меня, не дешево ей со мной разделаться… Но какая глупость! Если бы я обнаружил теперь свою досаду, она стала бы торжествовать… Нечего делать! Будем свидетелем любовной сцены с хладнокровием истинного философа!»

Он прислонился к окну и концом хлыста своего развел немного занавески в том месте, где они соединялись. Таким образом он мог все видеть и слышать.

Граф де Моранжи был один из самых красивых мужчин в целой Франции — белокурый, высокий ростом, более важной, чем выразительной наружности, отлично причесанный, словом, настоящий денди, с головы до ног. Голос его был нежен и тих; говоря, он немного картавил; глаза его были прекрасны, хоть и без огня; рот невелик и несколько оправлен насмешкой; рука белая, как у женщины; нога красивая и обута с возможным совершенством. В глазах Лионеля граф являлся самым опасным соперником, и даже для чести англичанина стоило поспорить с ним.