Лавка дядюшки Лика

Несчетные миллионы людей по всей Планете веками и тысячелетиями обращали свои взоры к небу, испрашивая милостей у того, кто был почитаем ими как творец всего сущего, а потом опускали глаза к страницам великих книг и зачитывались строками о покаянии и любви к ближнему, выучивали заповеди и наставляли своих детей и учеников. Строили они храмы одной веры на фундаментах разрушенных храмов иной, насиловали и убивали, держа за пазухой великую книгу и искренно веря в непогрешимость ее истин. И бежал один такой мимо старика, склонившегося над чертежами на песке, да и зарубил просто так величайшего из людей, наверняка возведя молитву каким-то своим богам. А другой, называвшийся аристократом и истинно верующим, просто писал доносы один за одним, и вот полторы тысячи лет спустя уже другой великий, слывший тогда образованнейшим человеком эпохи, был привязан к столбу на площади и предан единоверцами смерти через сожжение, отказавшись изменить своим взглядам. Гораздо раньше, в другом веке и в другом месте царь бросил в яму на целых четырнадцать лет своего подданного только за то, что перечень богов, которым поклонялся властитель, никак не соответствовал верованиям этого человека. И этот великий человек не только сохранил рассудок, волю и тягу к истине, но и навсегда преобразил ту страну, владыка которой был так жесток и несправедлив к нему.

Да вы и сами знаете много подобных примеров, история ими полнится, но вот чего никто не знает, да и знать не может – всегда рядом с каждым великим человеком был кто-то из наших предшественников, из тех, кто тогда выполнял нашу работу. Их тоже поразил меч римлянина, испепелил костер и им довелось все четырнадцать лет просидеть в той яме у подножья библейской горы.

Я тщательно подбирал слова, стараясь никак не вселить страх в синьору Савио и пани Фламу, ненароком упомянув о конце очередного этапа цивилизации – совсем незачем было оставлять женщин с этими мыслями, да и судя по тому¸ что выдавала в последний год программа, окончательного решения еще не было принято.

Конечно же, я ни словом не обмолвился и о перемещениях во времени – все это могло показаться нашим женщинам дешевой выдумкой, да и оставлять о себе память, как о двух сумасшедших…

Мой внутренний смех подхватил старый друг: «Да уж, еще и обо мне расскажи – довершишь картину!» «И что бы, интересно, я мог про тебя рассказать, даже если бы такая возможность и представилась?» – еще больше развеселившись спросил я. «И действительно – согласился он. – Рассказать разве о том, что мы доживаем последние часы вместе. Ты, кстати, попрощаться со мной не забудь!» «Не забуду» – заверил я его, поднял глаза и встретился со взглядами синьоры Савио и пани Фламы как-то совсем по-женски, с тоской глядевших на меня.

– Знаете, что я еще вдруг вспомнил? – спросил я. – Когда-то, слушая дядюшку Лика, я вспоминал фильмы об устройстве Вселенной, некогда виденные мной, и подумал, с какой же легкостью вся эта бесконечность, не поддающаяся осмыслению, умещается внутри меня, в моей собственной внутренней бесконечности, неизмеримо большей, чем та, о которой шла речь в фильме. Годами размышлял я над этим парадоксом, а однажды понял удивительную вещь – есть только одно чувство, которое не просто может всего меня заполнить без остатка, но и выплескивается, заливая каким-то особенным светом все вокруг. Лишь это чувство способно вместить в себя весь истинный смысл понятия «человеческий» и лишь оно заполняет без остатка бесконечные просторы – это и есть главный секрет, который знали все те, с кем нам довелось дружить, кого посчастливилось любить и выпала великая честь помогать!

Больше мне нечего было добавить, о чем я и сказал синьоре Савио и пани Фламе, попросив их спуститься в сад и приготовить нам завтрак. Мне пришлось пойти на этот невинный обман новых хозяек лавки и сада, отправив к хаузу, чтобы избавить их от излишних переживаний и не устраивать ненужных никому сцен прощания.

Ну, вот последние строки и дописаны. Теперь мы с месье Фриром спустимся вниз по лестнице, откроем дверь в гардеробную, оставив ключ в замочной скважине, войдем в потайную комнату, обнимемся на прощание и молча будем ждать отправления.