Лавка древностей

Неподдельная, безыскусственная доброта учителя, проникновенность, сквозившая в каждом его слове, в каждом движении, его открытый взгляд пробудили в душе Нелл такое доверие к нему, какого он не мог бы добиться никакими уловками, никаким лукавством. Она рассказала своему другу все — что у них нет ни родных, ни близких, что она бежала вместе с дедом в надежде спасти его от сумасшедшего дома и от других бед, а теперь спасает несчастного от самого себя, и что ей хочется только одного: найти пристанище в каком-нибудь тихом, уединенном уголке, куда не проникнет прежнее искушение и где она сама забудет свои недавние печали и горести.

Учитель слушал ее и поражался. «Она же совсем ребенок! — думал он. — Так неужели же этот ребенок преодолевал опасности, страдал, боролся с сомнениями, с нищетой, черпая силы только в любви и чувстве чести? Но разве мало в мире таких героев? Разве я не знаю, что подвиги, повседневные подвиги самых мужественных, самых стойких никогда не заносятся в земные анналы? И неужели же меня удивит рассказ этого ребенка?» Что учитель думал и говорил дальше, не так уж важно. В конце концов было решено, что Нелл и старик поедут вместе с ним в ту деревню, где его ждут, и он подыщет им там какую-нибудь скромную работу, чтобы они могли сами прокормить себя.

— Все будет хорошо, — горячо убеждал ее учитель. — Такая цель не может не увенчаться успехом.

В дорогу предполагалось двинуться на следующий день ближе к вечеру, в грузовом фургоне, который должен был менять лошадей в гостинице и мог подвезти их часть пути. Фургон вскоре прибыл, возчик согласился посадить девочку за небольшую мзду, и в положенное время они тронулись со двора, причем учитель и старик шагали рядом с фургоном, Нелл сидела среди мягкой поклажи, а хозяйка и все добрые люди из гостиницы наперебой кричали им вслед, желая доброго пути и всяческого благополучия.

Как же спокойно, приятно и удобно путешествовать так! — лежать в самых недрах медленно движущейся махины, под плотным навесом, мягко глушащим все звуки, и лениво прислушиваться к звону бубенцов, к редким взмахам бича фургонщика, ж плавному ходу больших колес, к позвякиванию уздечек, к веселым окрикам встречных всадников, которые гарцуют на семенящих мелкой рысцой лошадках, — прислушиваться и медленно, медленно засыпать. А этот сон, когда ни на минуту не перестаешь чувствовать, что движешься куда-то без всяких усилий, без хлопот, и голова у тебя покачивается на подушке, и все звуки сливаются в дремотную, баюкающую музыку! А постепенное пробуждение, когда вдруг ловишь себя на том, что глядишь сквозь распахнувшийся на ветру полог, прямо в холодное небо с бесчисленными звездами, а потом переводишь взгляд вниз, на фонарь возчика, пляшущий, словно болотный огонек, потом в сторону, на суровые темные деревья, а потом вперед, на пустынную дорогу, которая ползет все выше, выше и, наконец, упирается в вершину крутого холма, и дальше За ним будто ничего нет, кроме неба. А вдобавок ко всему этому остановки в гостиницах — тебе помогают вылезти из фургона, и ты входишь в комнату, где горят свечи и камин, щуришься на свету, с удовольствием вспоминаешь, как холодно на улице, и, чтобы стало еще уютнее, внушаешь себе, будто ночь гораздо холоднее, чем на самом деле. Что может быть лучше и приятнее такого путешествия в фургоне!