Лавка древностей

Девочка смотрела ему вслед до тех пор, пока он не скрылся за деревьями, а потом пошла бродить по кладбищу — такому торжественному и тихому, что только шорох ее платья по листьям, которые устилали тропинку и скрадывали звуки шагов, нарушал здешнее безмолвие. Кладбище было очень старое, глухое; церковь, построенная много веков назад, вероятно стояла когда-то возле монастыря, но от него сохранилась только полуразвалившаяся стена с глубокими нишами окон, тогда как остальная часть здания обрушилась, поросла бурьяном и сравнялась с землей, словно тоже требуя погребения и стремясь смешать свой прах с прахом людей. И тут же, по соседству с этой могилой былого, ютилась часть монастыря, когда-то приспособленная под жилье, — два маленьких домика с глубокими окнами и дубовыми дверями, пустые, необитаемые и тоже обреченные на гибель.

Они приковали к себе взгляд девочки. Почему — она и сама не знала. Церковь, развалины, древние могилы имели не меньшее право на внимание путника, впервые попавшего сюда, но Нелл увидела эти домики и уже не могла оторваться от них. Она обошла все кладбище, вернулась обратно, выбрала на паперти такое место, откуда они были видны, и, поджидая своего друга, словно зачарованная, не сводила с них глаз.

Глава XLVII

Мать Кита и одинокий джентльмен, по следам которых нам необходимо поспешить, чтобы нас не обвинили в непостоянстве и в том, будто мы бросаем своих героев в минуты, полные для них сомнений и неизвестности, — итак, мать Кита и одинокий джентльмен, отъехав в карете четвериком от дверей конторы мистера Уиэердена (чему мы сами были свидетелями), скоро оставили город позади и покатили по большой дороге, выбивая искры из булыжника.

Добрейшая женщина, немало смущенная столь неожиданной для нее поездкой и, подобно всякой матери, рисовавшая себе мысленно бог знает какие ужасы, — например, что Джейкоба, а то малыша, а то и обоих кто-нибудь уже успел прищемить дверью, а может, они упали в очаг, или свалились с лестницы, или же ошпарили себе все внутренности при попытке утолить жажду из носика кипящего чайника, — хранила неловкое молчание, но, встречаясь взглядом со сборщиками у застав, кучерами дилижансов и прочей публикой, проникалась важностью своего положения, подобно наемным плакальщикам на похоронах, которые, не испытывая особенной горечи при мысли об усопшем, смотрят из окошка траурного экипажа на улицу, видят там своих друзей и знакомых, однако по долгу службы выказывают приличествующую случаю торжественность и изображают на лице полное равнодушие ко всему окружающему.

Но чтобы оставаться равнодушной ко всему окружающему в обществе одинокого джентльмена, надо было обладать стальными нервами. Такого беспокойного седока не возила еще ни одна карета, ни одна четверка лошадей. Он и двух минут не мог спокойно усидеть на месте и только и знал, что взмахивал руками, сучил ногами, поднимал оконные рамы, захлопывал их со всего размаха, высовывал голову в одно окошко, тут же втягивал ее обратно и вывешивался в другое. Кроме того, у него в кармане была спичечница какого-то загадочного, невиданного доселе устройства: стоило только матери Кита завести глаза, как раздавалось — чирк, щелк, пых! — и одинокий джентльмен смотрел на часы при свете этой спичечницы, не замечая, что искры падают в солому, и не боясь, что и ему самому и матери Кита грозит опасность заживо изжариться тут взаперти, пока форейторы успеют сдержать упряжку. Когда они останавливались менять лошадей, он, не опуская подножки, эдаким живчиком выскакивал из кареты, носился по двору гостиницы, точно зажженная шутиха, вынимал под фонарем часы из кармана и, даже не взглянув на циферблат, засовывал их обратно, — короче говоря, вытворял такое, что мать Кита начинала серьезно побаиваться его. Лишь только лошадей закладывали, он, точно арлекин, шмыгал в карету, и через какую-нибудь милю часы и спичечница снова появлялись на свет божий, — и матери Кита уже было не до сна, и она не надеялась, что ей удастся хоть малость вздремнуть до следующей станции.

— Вам удобно? — то и дело спрашивал одинокий джентльмен, поворачиваясь к ней всем корпусом.

— Да, сэр, благодарю вас.

— Правда, удобно? Может, вы озябли?

— Да, пожалуй, немножко свежо, сэр, — отвечала мать Кита.

— Так я и знал! — вскрикивал одинокий джентльмен, открывая переднее окошко. — Коньяк! Вот что ей нужно! Как я раньше об этом не догадался! Эй! Кучер! Остановитесь у первой же гостиницы и скажите, чтобы подали стакан коньяку с горячей водой.

Напрасно заверяла его мать Кита, что ничего такого ей не требуется. Одинокий джентльмен был неумолим, и каждый раз, как у него иссякали все другие способы и возможности проявлять свое беспокойство, он спохватывался и предлагал матери Кита коньяку с горячей водой.

Около полуночи они остановились поужинать, и одинокий джентльмен распорядился подать им все, что только было съедобного в гостинице, но так как мать Кита оказалась не в состоянии съесть это за один присест, он вообразил, что она больна.