Лавка забытых иллюзий [сборник]

В советские времена с большой серьезностью относились к физике и математике. Державе требовалось, чтобы летали самолеты — пассажирские, а главное, боевые, чтобы ракеты попадали точно в цель (а сами оставались невидимыми для радаров) и чтобы бомбы становились все меньше, а взрывались, нанося как можно больший урон живой силе и технике вероятного противника. Поэтому все, связанное с подготовкой будущих ученых-естественников, инженеров и конструкторов, организовано и отлажено было в СССР на высочайшем уровне. При всяком техническом вузе существовали подготовительные курсы (на них абитуриенты готовились к поступлению в течение лета) и подготовительные отделения (там занимались те, кто отслужил в армии или поработал на производстве). Во многих втузах[6] имелись к тому же свои физматшколы. Там читали лекции и вели семинары студенты и аспиранты на общественных началах.

Занятия проходили после уроков в обычной школе два, а то и три раза в неделю. Подобные замечательные образования существовали не только на естественно-научных факультетах. При журфаке, например, действовал ШЮЖ (о нем речь еще впереди). В седьмом классе я попытался было поступить в школу юного географа при геофаке МГУ — но потерпел фиаско. И тогда моя мама сказала: пойдешь в физматшколу при МЭИ, туда берут без экзаменов. Почему нет, подумал я. Математику с физикой я вроде любил — к тому же эти дисциплины давали настоящую профессию, не то что эфемерная география или литература. К тому же в Энергетический институт ездить близко — садишься на «Ждановской» в электричку, и через пять остановок — платформа Новая, а там пешком. Я пошел в физматшколу, а с собой, чтоб не скучно было, затащил Диму Р-ва.

После занятий в институте мы чувствовали себя почти взрослыми, почти студентами. Ведь учились мы в настоящих аудиториях, лекции нам читали аспиранты, а порой даже преподаватели, и называли они нас, почти своих коллег, на «вы».

И вот мы с Димой выходим из института в вечернюю темень и вместе шлепаем к станции Новая, а там разъезжаемся. Я отправлялся на свою окраину, Дима ехал в противоположную сторону, на Казанский вокзал, а потом пересаживался на метро. Обычно к электричкам мы следовали пешком, обсуждали все на свете. Пятнадцати-двадцати минут ходьбы нам обычно не хватало, чтобы обговорить насущное, и тогда мы решали, что каждый пропустит по одной электричке. Мы отходили в сторонку и продолжали беседу.

У нас и сейчас негусто с местами, где могут провести время старшие школьники. Но в те времена их не было вовсе. Вот и стояли мы, как два столбика, у платформы Новая, мерзли-леденели и все разговаривали, разговаривали…

Однажды, когда подходили к станции, Дима хлопнул меня по плечу (в те времена он стал уже повыше меня), повлек в сторону и довольно громогласно спросил:

— Ну, пропустим по одной?

Идущая сзади немолодая пара так на нас посмотрела!

Пропустить тогда было одним из многочисленных эвфемизмов к слову выпить. С тех пор наши провожания получили кодовое наименование «Пропустим по одной». Когда было не очень холодно или ветрено, мы поднимались на пешеходный мост, протянувшийся над станцией, и разговаривали там. Имелась дополнительная интрига: чья электричка придет раньше. Обычно, если была моя, я, несмотря на то что мы уже пропустили по одной, соглашался еще пропустить и ее проигнорировать.

Иногда я приезжал к Диме в гости на «Октябрьское поле» (приятеля у себя дома почему-то не помню). У него (в отличие от меня) имелось почти богатство: катушечный магнитофон «Комета» и запись целых восьми песен «Битлз», а также рок-опера «Иисус Христос — суперзвезда». Мы сидели в его комнате (квартира была коммунальная) на подоконнике и разговаривали под аккомпанемент магнитофона.

С некоторых пор у нас появился третий спутник в наших вечерних возвращениях из Энергетического института. Его звали Миша Б-н, и его характерной особенностью являлось то, что он был весь маленький: маленькие ножки с тридцать восьмым размером обуви, маленькие ручки с тонкими пальчиками — и очень красиво закинутая, важная, если не сказать, высокомерная, красивая головка. Миша очень неплохо, как тогда говорили, рубил или рассекал задачи по физике с математикой — пожалуй, даже быстрее и ловчее, чем я или Дима. А еще он интересовался и музыкой, и книгами, и стихами; посоветовал нам почитать и даже принес «Маленького принца». А потом мы с ним вдвоем ехали на электричке домой: Миша жил по той же ветке, в Люберцах.

Новый год Миша пригласил нас отпраздновать у себя дома. Это был первый Новый год в моей жизни, что я встречал без родителей; первый с выпивкой; первый с друзьями и девочками.

В то время тридцать первого работали все и всегда. Я сидел один дома и не мог дождаться, как тогда говорили, сабантуя или сейшен. И в итоге прискакал на встречу, когда еще темнеть не начало. У Миши в Люберцах была двухкомнатная «хрущевка» на первом этаже. Кухня маленькая, комнаты смежные. Но в те времена любая отдельная квартира воспринималась как богатство.