Лавкрафт. Я – Провиденс. Книга 2

В цикле можно обнаружить целый ряд автобиографических деталей, связанных как с конкретными подробностями образов, так и с общей философской направленностью. В самом первом сонете под названием «Книга» рассказывается о человеке, который заходит в книжный магазин, заставленный книгами до самого потолка («горы древних знаний за низкую цену»), только не видит «старого знатока своего дела», который бы за всем этим присматривал. Строки сразу наводят на мысль о воспоминаниях Лавкрафта о различных книжных лавках в Нью-Йорке («загадочные книжные лавки с жуткими бородатыми стражами… гигантские книги из кошмарных земель можно купить за бесценок, если сумеешь вытащить нужные из возвышающихся до потолка стопок»⁸⁷). В «Голубятниках» (десятом сонете) повествуется о странном обычае, существующем «в нью-йоркских трущобах, известных как Адская кухня, где главными развлечениями молодежи считаются разведение костров и голубиные гонки»⁸⁸. Подобных примеров в этом цикле бесконечно много.

Некоторые сонеты представляют собой переработанные идеи ранних произведений. Например, в «Ньярлатхотепе» (сонет XXI) довольно точно пересказывается стихотворение в прозе 1920 года, в «Маяке» (сонет XXVII) речь идет о фигуре «в шелковой маске», которая впервые упоминалась в «Сомнамбулическом поиске неведомого Кадата», а сонет «Отчуждение» (XXXII) отчасти основан на рассказе «Загадочный дом на туманном утесе». Более того, в некоторых стихотворениях встречаются намеки на будущие рассказы, поэтому цикл «Грибы с Юггота» – это одновременно и краткий итог всего предыдущего творчества Лавкрафта, и предзнаменование последующих работ.

Возможно, многие из этих сонетов, как и большинство других «странных» стихов Лавкрафта, преследуют лишь одну цель – пощекотать нервы читателя, хотя ближе к середине и концу цикла начинают появляться работы совсем иного рода, в основе которых лежит либо воспевание красоты, либо размышления о собственной жизни. Первый из таких стихов – это «Гесперия» (сонет XIII), в котором говорится о «стране, где красоту составляют цветы», однако затем автор с горечью сообщает, что «нога человека никогда не ступала по этим улицам». В «Йинских садах» (сонет XVIII) Лавкрафт пытается отобразить то, что для него является воплощением красоты («Там будут сады, где полно цветов / И где порхают птицы, летают бабочки и пчелы. / Там будут тропинки и арочные мосты, / Теплые пруды с лотосами и отражением крыш храмов»). Некоторые из этих образов, вероятно, взяты из повести Роберта У. Чэмберса «Создатель лун» (из одноименного сборника 1896 года). Лучшим примером такого рода стихотворений можно назвать «Истоки» (XXX):

Я не способен привязаться к новому,
Ведь я впервые увидел свет в старом городе,
Где из моего окна видно нагромождение крыш,
Спускающихся к старинной гавани, полной видений.
Улицы с резными дверями, где лучи заката
Заливают старомодные окошки
И георгианские башни с позолоченными флюгерами —
Все это было в моих детских снах.

Эти строки выгравированы на мемориальной табличке Г. Ф. Лавкрафта в Библиотеке Джона Хэя в Провиденсе.

Цикл уместно завершается сонетом под названием «Непрерывность» (XXXVI), в котором Лавкрафт старается объяснить свою увлеченность космизмом.

В предметах старины бывает след
Едва заметной сущности без формы и массы,
Бесплотной, как эфир, неясной,
Но связанной со всеми законами времени и пространства.
То скрытый символ непрерывности,
Невидимый невооруженным глазом,
И замкнутых пространств, где живут прошедшие годы,
Попасть куда можно лишь с помощью тайного ключа.

Я растроган при виде косых лучей,

Падающих на старинные фермы под холмом
И придающих жизни форму,
Сохранившуюся с прошлых веков.
В этом странном свете я вижу, что я не далек
От неподвижной массы, чьи стороны – века.

В одном небольшом стихотворении слились любовь Лавкрафта к древностям, космизму, всему «странному» и его привязанность к родному краю. Это самое краткое и трогательное из его автобиографических высказываний.