Лавкрафт. Я – Провиденс. Книга 2

Талман наверняка рассердился, что зря готовил почву в издательстве. Лавкрафт посыпает голову пеплом: «Я склоняю голову. Падаю ниц. Я каюсь не из пустой формальности, мое сожаление искренне и глубоко. Черт побери! Даю вам разрешение выставить меня старым сумасбродом и болваном, который не понимает, что несет, – я ничуть не возражаю!»⁶⁰ С его подачи Талман уверит Мороу, что «я очень постараюсь рано или поздно предоставить синопсис, а также в общих чертах даю надежду на полную или частичную рукопись когда-нибудь в будущем». Обсуждать эту тему не прекратят вплоть до середины февраля 1937 года, но тогда Лавкрафта уже покинут силы. Итак, все сложилось неудачно – и винить в этом, по большей части, стоит Талмана, разглядевшего в отдельных фразах Лавкрафта якобы стремление взвалить на плечи полномасштабный литературный проект.

Трудно сказать, когда именно Лавкрафт ощутил близость смерти. Летом 1936 года, когда потеплело, он задышал полной грудью: было комфортно гулять, работа спорилась. Порадовал и визит Барлоу, хотя за ним шел шестидесятичасовой марафон по редактуре «Культурной речи». Осенью Лавкрафт не прекращал долгих прогулок по неизведанным краям – а в одной вылазке с двадцатого по двадцать первое октября даже обогнул залив Наррагансетт на восток, добравшись до парка Сквантум-Вудс. Там двадцатого ему повстречались два котенка: один, игривый, дался в руки, а второй держался особняком в двух шагах, приглядывая за собратом. Двадцать восьмого Лавкрафт прогуляется в заповедник Ньютаконканат в трех милях к северо-востоку от Колледж-Хилл.

«В первозданных, не знавших цивилизации лугах мне то и дело открывалась волшебная панорама города на фоне неба – сонм как бы парящих над землей крыш и куполов, овеянных таинственной дымкой… Я увидел, как над звонницами и шпилями плывет широкий желтый лик полной луны, а на западе в сумеречном румянце мерцают Венера и Юпитер»⁶¹.

В ноябре Лавкрафта взбодрили президентские выборы. Утром двадцатого октября удалось даже мельком увидеть Рузвельта во время его турне по Провиденсу.

Порадовало и Рождество. Энни с Лавкрафтом вновь нарядили елку, затем вдвоем поужинали в пансионе по соседству, и, само собой, не обошлось без подарков. Кое-кто преподнесет Лавкрафту одиозный сюрприз, хотя сам он отметит свой восторг: Уиллис Коновер пришлет ему старый человеческий череп из одного индейского кургана. В будущем его осудят за такой жест умирающему, но разве он знал правду? К тому же радость Лавкрафта от этого замогильного сувенира кажется искренней.

Зима выдалась на редкость теплой, что позволило гулять по округе в декабре и даже январе. В письмах за тот период, конечно, нет и намека на скорую кончину. Лейберы предложат взяться за редактуру видного бульварного журнала, на что в середине декабря Лавкрафт напишет Жонкиль: «Если старость таки не возьмет свое, наверняка смогу приняться за редактуру добротного фантастического журнала, о которой упоминал мистер Лейбер!»⁶² В февральской политической дискуссии с коммунистом Генри Джорджем Вайссом – а Лавкрафт обнаружил, что во многом они сходятся, – он напишет: «Как любопытна будет Америка в ближайшие годы»⁶³. Будто и не сомневался, что доживет.

Тем не менее в начале января самочувствие Лавкрафта ухудшилось: опять якобы разыгрались «простуда» и несварение. Ближе к февралю он начинает печатать письма на машинке— а это всегда дурной знак. В середине февраля он обмолвится Дерлету о заказе на редакторскую обработку статей по астрономии (возможно, для Asheville Gazette-News, но вообще об этом заказе нет данных), из-за которого пришлось сдуть пыль со старых астрономических книг и взяться за новые. (К слову, в середине октября 1936 года Лавкрафт с великим удовольствием посетил сходку новоиспеченного провиденсского кружка любительской астрономии «Небоскребы».) Кончается то письмо ремаркой «курьезно, как к концу жизни иной раз возвращается страсть юности»⁶⁴.

На тот момент он уже принимал три выписанных врачом препарата. Между тем его продолжал допытывать по роману Талман, и двадцать восьмого февраля Лавкрафт набросает ему хилый ответ: «Мучаюсь от постоянных болей, ем только жидкое и до такой степени раздут, что даже не могу лежать. Дни просиживаю в кресле на подушках, а читаю и пишу по две-три минуты за раз, не дольше»⁶⁵. Через два дня Гарри Бробст, который, похоже, был рядом, напишет Барлоу: «Наш старый друг слег, пишу эти строки за него. За несколько дней он серьезно ослабел»⁶⁶. Девятого марта Лавкрафт нацарапает на обороте открытки для Уиллиса Коновера: «Мне очень плохо, и, по-видимому, это надолго»⁶⁷.