Лавкрафт: История Жизни

скрипки. Отчетливо ясно, что насвистывал он тогдашние "песенки из парикмахерских"*. В

письме 1934 г. он приводит слова "Беделии", главного хита 1903 г. - "полный улет -

ажиотаж - продержавшийся аж до 1904 [года]". Далее он пишет:

Но к осени '04 она окончательно изжила себя. После чего - подобно "On the

Banks of the Wabash" - перешла в разряд типичного старья для юмористических

и пародийный отыгрышей. "You're the Flower of My Heart, Sweet Adeline" (весна

'04) стала основным ее преемником в народной благосклонности - & затем, в

'05, новый прорыв - явление "In the Shade of the Old Apple Tree".

Вскоре мы увидим, к чему это привело.

Может сложиться впечатление, что Лавкрафт, вопреки своей развитости не по годам,

ранним проблемам со здоровьем, одинокому детству и неуравновешенной нервной

системе, превратился в совершенно "нормального" подростка с обыкновенными

тинейджерскими интересами (кроме спорта и девчонок, которые совершенно его не

интересовали). Он также стал главарем "шайки" мальчишек. Но насколько нормален он

был на самом деле? Свидетельство Стюарта Коулмена говорит прямо: ".. с 8 до 18 лет я

часто видел его - мы вместе ходили в школу, - и я много раз бывал у него дома. Не хочу

сказать, что "хорошо" его знал, и сомневаюсь, что его толком знал кто-то из сверстников.

Он явно не был нормальным ребенком, и у него было мало товарищей".

Уинфилд Таунли Скотт, который в 1940-х гг. снесся с некоторыми из друзей детства

Лавкрафта, добавляет к этому анекдот, который узнал от Кларенса Хораса Филбрика;

последний окончил среднюю школу на Хоуп-стрит в 1909 г. и, следовательно, проучился

рядом с Лавкрафтом не менее пары лет:

Кларенс Х. Филбрик поведал мне, что в старших классах они пытались

подружиться с Лавкрафтом, но вечно получали в ответ ледяное безразличие

или застенчивость, которая на него смахивала; в конце концов, они

прекратили попытки. Позднее у Лавкрафта было несколько друзей среди

местных - и преданных друзей; понять его они не могли, но их поражала

необыкновенная широта его интересов, феноменально точная память и

блестящая речь; отдав ему свою привязанность, они нашли [в нем] ту бездну

доброжелательности и обаяния, которую позднее подтверждали его друзья-

литераторы.

Лавкрафт медленно сходился с людьми, но, подружившись, надолго сохранял

преданность. Эта манера прослеживалась на протяжении всей его жизни и стала только

отчетливее с ходом времени и развитием обширной переписки, когда он сочинял

настоящие трактаты для совершенных незнакомцев, которые имели неосторожность

задать ему пару вопросов или о чем-то попросить.

Ровесница Лавкрафта, Клара Хесс, добавляет пронзительное и выразительное

воспоминание о тогдашнем увлечении Лавкрафта астрономией:

Говард привык приходить на поля за моим домом, чтобы посмотреть на

звезды. Однажды ранним осенним вечером несколько соседских ребятишек

собрались, чтобы издалека на него поглазеть. Огорченная его одиночеством, я

подошла, стала расспрашивать о телескопе и получила разрешение в него

посмотреть. Но его речь была такой техничной, что я ничего не поняла и

вернулась к своей компании, оставив его в одиночестве изучать небеса.

Это, разумеется, трогательно, но не следует считать, что "одиночество" Лавкрафта было

закоренелой привычкой или что он обязательно считал его чем-то, достойным