Лавочка закрывается

Йоссарян остановился перед очень старой, выцветшей коричневатой фотографией отца капеллана на Первой мировой войне; маленькая фигурка в страхе застыла перед камерой, массивная каска была слишком тяжела для детского лица под ней, солдатик неловко держал винтовку с примкнутым штыком, к поясу его с одной стороны была прикреплена обтянутая материей фляга, а с другой — противогаз в матерчатой сумке.

— Мы когда-то хранили этот противогаз как сувенир, — сказала миссис Таппман, — и дети с ним играли. Не знаю, куда он делся. Тесть немного наглотался газа в одном из сражений и какое-то время пролежал в госпитале для ветеранов, но он себя берег и прожил долго. Он умер от рака легких прямо здесь, в этом доме. Теперь говорят, что он слишком много курил. А вот и та самая ваша фотография.

Йоссарян выдавил на лице улыбку.

— Я бы не сказал, что это моя фотография.

— А он так говорит, — сварливо ответила она, выказывая черту характера, о существовании которой у нее Йоссарян и не подозревал. — Он всем рассказывал: «А это мой друг Йоссарян. Он помог мне выжить, когда дела пошли совсем плохо». Он всем это говорил. Боюсь, что и он много повторяется.

Йоссаряна тронула ее искренность. Это была фотография — из тех, что обычно делалась пресс-офицером эскадрильи — экипажа перед вылетом на задание. Он увидел себя на заднем плане между находящимися в фокусе фигурами и бомбардировщиком Б-25. На переднем плане расположились трое солдат, приписанных к экипажу на этот день, в ожидании посадки и взлета они с отсутствующим видом сидели на штабеле тысячефунтовых бомб без взрывателей. Йоссарян был таким же стройным и выглядел так же по-мальчишески, как и все остальные; он стоял с парашютом за спиной и в лихо заломленной офицерской фуражке, чуть повернув голову в сторону камеры. Капеллан под каждой фигурой написал фамилию. «Йоссарян» было написано самыми крупными буквами. Здесь снова был Сэмьюэл Зингер, Уильям Найт и Ховард Сноуден, все — сержанты.

— Один из этих молодых людей впоследствии был убит, — сказала миссис Таппман. — Кажется, вот этот. Сэмюэл Зингер.

— Нет, миссис Таппман. Убили Ховарда Сноудена.

— Вы уверены?

— Я был с ним в том полете.

— Вы все так молодо выглядите. Поджидая вас в аэропорту, я думала, может, вы все еще такой же.

— Мы были молоды, миссис Таппман.

— Слишком молоды, чтобы умирать.

— Я тоже так считал.

— Альберт произнес речь на его похоронах.

— Я тоже там был.

— Он говорил, что для него это было тяжелым испытанием. Он не знал, почему. И он почти не знал, что сказать. Как вы думаете, скоро его освободят и отпустят домой? — Карен Таппман увидела, как Йоссарян пожал плечами. — Он ведь ничего не нарушил. Ему теперь, должно быть, нелегко. И мне тоже. В доме напротив живет одна вдова, и мы вечерами играем в бридж. Наверно, мне тоже рано или поздно придется привыкать к вдовьей жизни. Но я не понимаю, почему я должна делать это сейчас.

— Но их и его здоровье тоже немного беспокоит.

— Мистер Йоссарян, — неодобрительно сказала она, резко сменив настроение. — Моему мужу уже за семьдесят. Если он болен, то почему он не может болеть здесь?

— Не могу с вами не согласиться.

— Но они, наверно, знают, что делают.

— Я никогда, никогда не мог согласиться с этим. Но они еще боятся и того, что он может взорваться.

Она поняла его фигурально.

— Альберт человек не вспыльчивый. Он никогда не взрывался.

Ни ей, ни ему не приходило в голову никаких новых идей по вызволению капеллана, который в местной полиции числился пропавшим, тогда как один из департаментов федерального правительства заявлял, что понятия не имеет ни о каком капеллане, другой департамент каждые пятнадцать дней переводил за него деньги и присылал от него приветы, а третий департамент категорически утверждал, что капеллана снова призвали в резерв армии.

— Они все очень подозрительны, правда? — поделился своими мыслями Йоссарян.

— Почему это? — спросила она.

На газеты, двух сенаторов, конгрессмена и Белый Дом это не произвело впечатления. Йоссарян своими глазами видел изменения в последней версии досье капеллана, составленного по Закону о свободе информации; вся информация о нем — кроме определенных и неопределенных артиклей — теперь была вымарана. Номер социального страхования отсутствовал, и в досье осталась только копия написанного каракулями личного солдатского письма, датированного августом 1944 года; в письме было вымарано все, кроме обращения «Дорогая Мэри», а в конце оставалась только приписка цензора, которым был капеллан Таппман: «Тоскую по тебе ужасно! А. Т. Таппман, капеллан армии Соединенных Штатов». Йоссаряну показалось, что послание написано его почерком, но он не помнил, писал ли его. Он ничего не сказал Карен Таппман, потому что боялся расстроить ее сообщением о женщине по имени Мэри из прошлой жизни капеллана.

Согласно психологическому стереотипу, составленному ФБР, капеллан соответствовал модели того типа проповедника, который может убежать с другой женщиной, и в бюро возобладала эмпирическая версия, что женщина, с которой он убежал, была органисткой в его церкви.