Лавочка закрывается

Миссис Таппман вовсе не была убеждена в этом, потому что в церкви не было органистки, а у ее мужа со времени его ухода на пенсию не было ни церкви, ни прихожан.

Лишь в самом конце обеда Йоссарян преподнес ей новость, которую узнал от Гэффни, разговаривая с ним по телефону во время полета над озером Мичиган. По ее просьбе они обедали рано и смогли сэкономить три доллара, получив скидку как ранние пташки. Для Йоссаряна это было в новинку. Еще одну скидку они получили как пожилые граждане, при этом от них даже не потребовали никаких удостоверений. Это для него тоже было в новинку. Десерт он заказал только потому, что она сделала это первой.

— Не хочу вас тревожить, миссис Таппман, — сказал он, когда они заканчивали есть, — но они еще думают, что, возможно, это (это слово далось ему не сразу) «чудо».

— Чудо? Почему это может встревожить меня?

— Некоторых людей это уже встревожило.

— Значит, в этом действительно может быть что-то тревожное. Кто это будет решать?

— Мы об этом никогда не узнаем.

— Но ведь они должны знать, что делают.

— Ну, я в этом не очень уверен.

— У них есть право удерживать его, да?

— Нет, у них нет такого права.

— Тогда почему мы ничего не можем сделать?

— У нас нет на это права.

— Не понимаю.

— Миссис Таппман, люди, наделенные властью, имеют право делать все, что мы не можем предотвратить. Эта та самая уловка, о которой мы с Альбертом узнали в армии. Именно это и происходит теперь.

— Тогда у нас не очень много надежды, да?

— Мы можем надеяться на чудо, на то, что они решат, что это чудо. Тогда им, может быть, придется выпустить его. Существует и вероятность того, что они могут назвать это, — он снова запнулся в нерешительности, — естественной эволюционной мутацией.

— Потому что из него выходит тяжелая вода? Из моего Альберта?

— Трудность применения теории чуда к данному случаю состоит в еще одном психологическом стереотипе. Теперь чудеса почти всегда творит женщина, обитающая и теплом климате. Это, если вы мне позволите такую вольность, полногрудая женщина. Ваш муж просто не вписывается в эту модель.

— Неужели? — Это произнесенное с холодным достоинством слово прозвучало резким протестом. — Мистер Йоссарян, — продолжала она с выражением агрессивной уверенности на язвительном лице, — я хочу рассказать вам кое-что, о чем мы никогда никому не говорили, даже детям. Мой муж один раз уже был свидетелем чуда. Видения. Да. Это видение было ему в армии, и оно возвратило ему веру в тот самый момент, когда он был готов публично отречься от нее, заявить, что больше не может верить. Так-то вот.

Спустя мгновение, во время которого он со страхом думал, что рассердил ее, Йоссарян напитался мужеством от этого проявления воинственного духа.

— А почему он не хотел никому говорить об этом?

— Это видение было только ему, а не всем.

— Могу я передать эти сведения?

— Это было во время похорон на Пьяносе, — рассказывала она, — когда проходила заупокойная служба по юному Сэмми Зингеру, о котором мы недавно говорили.

— Это был не Зингер, миссис Таппман. Это был Сноуден.

— Я уверена, что он говорил о Зингере.

— Это не имеет значения, но я оказывал ему первую помощь. Пожалуйста, продолжайте.

— Так вот, он служил заупокойную по этому Зингеру и чувствовал, что не может найти слов. Он именно так это об этом и рассказывает. И тогда он взглянул на небеса, собираясь во всеуслышание объявить о том, что оставляет сан, отречься от веры в Господа, от религии, от справедливости, от морали, от сострадания, и вот, когда он уже готов был сделать это в присутствии других офицеров и солдат, смотревших на него, ему был дарован этот знак. Это было видение в образе человека. И этот человек сидел на дереве. Рядом с кладбищем. У него было скорбное лицо, он наблюдал за похоронной церемонией очень печальными глазами, и эти печальные глаза были устремлены на моего мужа.

— Миссис Таппман, — сказал Йоссарян, издав протяжный вздох и почувствовав камень на сердце. — Это был я.

— На дереве? — она издевательски выгнула брови. Такой взгляд он видел прежде у истинно верующих, у истинно верующих во что угодно, но ни у кого из них не было такой глубокой самоуверенности. — Это невозможно, — сообщила она ему с убежденностью едва ли не грубой. — Мистер Йоссарян, эта фигура была обнаженной.

Осторожно он спросил у нее:

— А ваш муж никогда вам не говорил, как это могло произойти?

— А как еще это могло произойти, мистер Йоссарян? Это несомненно был ангел.

— С крыльями?

— Вы сейчас богохульствуете. Крылья для чуда ему были не нужны. И вообще, зачем ангелу крылья? Мистер Йоссарян, я хочу, чтобы мой муж вернулся домой. Все остальное меня не интересует. — В голосе ее послышались слезы.

— Миссис Таппман, вы открыли мне глаза, — с жалостью и вновь разгоревшимся пылом сказал Йоссарян. Весь опыт его исполненной скептицизма жизни научил Йоссаряна тому, что убеждения, даже наивные убеждения, в конечном счете более продуктивны, чем пустота их полного отсутствия. — Я сделаю все, что в моих силах. Моя последняя надежда — в Вашингтоне, там, в Белом Доме, у меня есть человек, который кое-чем мне обязан.