Лавочка закрывается

Йоссарян крутанул турникет и прошел сквозь рамку-детектор из серебристого металла. В тот миг, когда он проходил, освещение мигнуло. А потом засверкали резкие белые лампы такой мощности, что Йоссарян чуть не упал. Он обнаружил, что находится в ярко освещенном коридоре, сооруженном из кривых зеркал. Жуткий рев оглушил его. Ему пришел на ум томограф, формирующий изображения внутренних органов. И он увидел, что зеркала, гротескно сверкая по сторонам и наверху, по-разному искажают его отражения, словно он превратился в жидкость, в летучую ртуть и под разными углами зрения принимает самые разнообразные формы. Отдельные части его тела были увеличены и удлинены словно для выборочного обследования; его образы множились в нарастающем количестве. В одном из зеркал он увидел свою голову и шею, уродливо деформированные в худосочного верзилу Йоссаряна, тогда как его торс и ноги были коротенькими и толстыми. В соседнем зеркале тело его было чудовищно раздуто, а голова уменьшена до размеров виноградины, превращена в волосатый прыщик с крошечным ухмыляющимся и сморщенным личиком. Он почувствовал, что готов рассмеяться, и новизна этого неожиданного ощущения еще больше рассмешила его. Ни одно из зеркал не повторяло искажения других, а аномалии каждого отдельно взятого зеркала не были последовательны. Его подлинная внешность, его истинная комплекция перестали быть безусловной реальностью. Он был вынужден спрашивать у себя — каков же он на самом деле. И тут земля под его ногами пришла в движение.

Пол дернулся назад и вперед. Он приспособился к рывкам, вспомнив шуточки Джорджа К. Тилью в его старом Стиплчез-парке. Это была одна из этих шуток. Оглушающий шум прекратился. Жар от осветительных приборов обжигал кожу. Сильнее других палила лампа, невыносимо чистейшим потоком белого света ослеплявшая его справа, и еще одна, не менее жаркая, сверкавшая яркими вспышками слева от него. Он никак не мог найти их взглядом. Когда он повернулся, чтобы попробовать, они переместились вместе с ним и остались на своем месте, и тогда он почувствовал, что пол под его ногами снова начал двигаться, только теперь это была проделка иного рода: если правую его половину дергало вперед, то левую — назад и наоборот; два эти движения быстро сложились в правильный темп размеренного сокращения сердечной мышцы. И по этой дорожке он смог легко продвигаться вперед. Свет стал сине-фиолетовым, и большая часть Йоссаряна почернела. Свет стал красным, и какие-то участки Йоссаряна снова потеряли цвет. Когда вернулось обычное освещение, он чуть не упал в обморок при виде собственного ужасающего отражения — бездомного, отталкивающего, грязного и порочного. В другом зеркале с ним произошла еще одна метаморфоза — он превратился в какое-то тошнотворное насекомое, раздувшееся до гигантских размеров внутри хрупкого хитинового щитка; потом он стал Раулем, потом — Бобом, а потом, снова испытав отвращение и испуг, увидел новое свое отражение — неряшливую, коренастую, грязную женщину средних лет с пухлым подбородком и грубым лицом, она преследовала его в своей красной «тойоте», а потом снова произошла перемена и он обрел тот вид, который, как он думал, был у него всегда. Он торопливо пошел дальше и обнаружил, что в самом конце его ждет еще одно зеркало, стоящее поперек, оно преграждало ему выход, словно толстый стеклянный барьер. В этом зеркале он по-прежнему был самим собой, но черты его лица над его плечами были чертами лица улыбающегося молодого человека — полного надежд, невинного, наивного и дерзкого. Он увидел себя в возрасте до тридцати — цветущая, жизнерадостная личность, ничуть не менее благопристойная и бессмертная, чем самое благородное божество, существовавшее когда-либо, но ныне исчезнувшее. Волосы у него были черные, курчавые и коротко остриженные, он находился в том периоде своей жизни, когда самоуверенно и дерзко продолжал веровать в то, что ничего невозможного нет.

Не колеблясь, он воспользовался инерцией своего движения и сделал гигантский шаг вперед — прямо в зеркало, в само иллюзорное изображение самого себя в виде крепкого парня с полнотой человека средних лет; он вышел с другой стороны седоволосым мужчиной под семьдесят и оказался в просторном парке аттракционов, развернувшемся перед ним плоским полукругом. Он услышал звуки карусели. Он услышал звуки русских горок.