Лавров

За вступлением: «Выпуск первый. Портреты министра Муравьева». Портретов два: «Кабан» и «Бульдог». Назначенный в 1857 году министром государственных имуществ, Михаил Николаевич Муравьев — бывший декабрист и будущий «вешатель», тот самый Муравьев, который будет с предельной жестокостью подавлять польское восстание 1863—64 годов и по указанию которого в 1866 году «возьмут» Лаврова, — изображен в этих портретах ярым противником реформаторских начинаний нового царя, мучителем лесного зверья, особенно «кротов» (то есть крестьян), о смягчении участи которых так печется обладающий доброю душою лев. Но почему же «всем на горе, чрез мытарство при нем возвысился кабан», достойный за свои дела петли?.. Спящая львица это Россия. Она пока спит, — однако сжимает судорожно зев… «Апрель 1859 г. Москва — сердце России» — подписал анонимный корреспондент. И приписал: «Уничтожьте этот лист, а копии с него дайте ход (продолжение у А. А. Краевского)».

Этот сам по себе не очень значительный факт весьма показателен для характеристики и общественного умонастроения в России конца 50-х годов и духовных контактов Петра Лавровича.

В истории России 1858—59 годы — время подготовки крестьянской реформы, сложной борьбы вокруг вопроса об условиях и формах ликвидации крепостничества, время формирования и постепенного размежевания либеральной и революционно-демократической тенденций в освободительном движении.

Вплоть до конца 1857 года дело освобождения велось в глубокой тайне. Составленный сплошь из крепостников, Секретный комитет по крестьянскому вопросу (в него среди прочих входил и «бульдог» Муравьев) стремился, в сущности, только к тому, чтобы по возможности затормозить дело. Но вот в конце 1857-го — начале 1858 года правительство делает поворот: в рескриптах виленскому и петербургскому генерал-губернаторам царь заявляет о твердом намерении покончить с крепостным правом. Однако в истории благое намерение, даже и официально объявленное, еще мало что значит: все дело в том, кто и как будет его осуществлять. А Александр II брался за задачу, в принципе для него неразрешимую: невозможно было вполне устранить крепостничество, не устраняя привилегий и всесилия помещичьего класса, оставляя незыблемым сам самодержавный, бюрократический социально-политический строй. В «Письме к издателю» Лавров как в воду глядя писал, что даже если царь приступит к реформам, то вряд ли он сможет при этом взять в соображение «блага народа и отечества»: «большая часть мандаринов, его окружающих, укажут ему на множество частных неудовольствий, на необходимые следствия в будущем — весьма опасные для самодержавия…» Так и случилось. «Да!», произнесенное Александром II в пользу реформ, в пользу либерального решения крестьянского вопроса, оказалось весьма невнятным: последовавшие правительственные постановления по этому вопросу отмечались крайней двусмысленностью и непоследовательностью. Отличительной чертой нового царствования была, по выражению Герцена, шаткость, «неуверенность человека спросонья», «что-то бесхарактерное, беспомощное, картавое…». Отражая все более растущее нетерпение крестьян получить землю и волю и, с другой стороны, отчаянное противодействие этому со стороны крепостников, желавших оставить все как было, в России развертывается все более острая борьба «партии плантаторов» и оппозиции, реакционеров и «прогрессистов», а вместе с тем борьба реформистов и революционеров внутри антикрепостнического лагеря, вокруг этой центральной проблемы русской жизни.

Внешне Лавров этих лет как бы в стороне от политики; в его жизни 1858—59 годы ничем особенным не примечательны: все идет своим чередом.

Как преподаватель он на хорошем счету у начальства. С осени 1858 года ему поручают в Артиллерийской академии курс, который раньше читался Остроградским, — дифференциальное и интегральное исчисление. С основанием Константиновского военного училища его приглашают вести и там курс математических наук. Так что служебная карьера развивается вполне благополучно. 17 апреля 1858 года Лаврова производят в полковники и награждают орденом Св. Анны III степени.

Растет популярность Лаврова в столичном «обществе». Его все чаще приглашают на разного рода журфиксы, вечера. Но центр светской жизни Лаврова — это, конечно, салон Штакеншнейдеров.