Лавровый венок для смертника

— Даже если я прощу вас, Удайт, все равно подозрение в причастности к убийству Кроушеда, связь с Вольфом…

— Вы все можете, Грей. На этом острове все зависит от вас. Особенно сейчас, когда пресса взорвется сообщениями о вашем взлете.

— Неужели вас действительно осенило, что я могу все? Кто бы мог подумать?

— Но ведь, согласитесь, победа надо мной, когда я поставлена колени, — куда приятнее всех остальных ваших побед, — горько улыбнулась Удайт. — Так будьте же великодушны. И вы убедитесь, что нет человека, преданнее меня.

— Однажды нечто подобное вы уже говорили.

— Извините, леди Грей, но раньше я говорила несколько иначе. Потому что сама тоже была иной. Теперь же перед вами совершенно другой человек.

— Они, эти стервы, так обсосали и измызгали вас, что противно смотреть, — поморщилась Грей, поднимаясь из-за стола.

Валерия тут же обхватила ее ноги и прижалась к ним, словно к статуе святой великомученицы.

— Не увлекайтесь, Удайт, — напомнила Грей об их былых лесбиянских страстях. — Поднимитесь. От вас разит таким борделем, что вдыхать тошно.

Грей освободилась от ее объятий и вернулась в кресло.

— Что теперь со мной будет? — медленно, по-старушечьи опираясь на край стола, поднималась с колен Удайт.

С ответом Грей не спешила. Взяла бутылку минералки, налила в стакан, но только себе одной, и долго, с наслаждением смаковала тепловатый, отдающий содой напиток. Лишь затем, перехватив жадный взгляд Удайт, наполнила еще один стаканчик.

— Так что же со мной теперь будет, мисс Грей?

— Если останетесь в камере, вас доведут до самоубийства. Дожить до суда попросту не позволят, — доверительно сообщила ей Эллин. — Это я вам говорю не как человек, в отношении которого вы повели себя подобно последней сволочи, а как адвокат, которому не раз приходилось иметь дело с подобными подзащитными.

— Но ведь вы не оставите меня здесь! Умоляю вас, Грей! — чуть не захлебнулась напитком Валерия.

— Только из жалости к вам.

Удайт потянулась к ней и с благодарной унизительностью сжала руку.

Сейчас она напоминала щенка, лижущего морду льва за несколько секунд до того, как будет растерзан.

39

Еще раз брезгливо взглянув на Удайт, сочинительница «сценариев бытия» молча направилась к двери. Не веря своему счастью, Удайт подалась вслед за ней. Когда они проходили между стоявшими в коридоре подполковником и сержантом, Валерия инстинктивно ухватилась за руку Грей, намереваясь не отпускать, даже если полицейские вздумают силой оторвать ее от спасительницы.

— Что я должна буду сделать для вас? — почему-то шепотом спросила Валерия, когда Грей усадила ее в машину рядом с собой. — Если нужны какие-то показания в вашу пользу… Алиби. Публикации в прессе.

— Для начала отмойтесь, отоспитесь и придите в себя. В таком виде вы для меня совершенно бесполезны.

— А потом?

— Начнете с того, что поместите в газете большое интервью с писательницей Эллин Грей по случаю присуждения ей премии.

— Премии? Ах да… еще раз поздравляю!

— Разве вы уже поздравляли?

— Извините, я была в таком состоянии.

— Разве премия — не повод для интервью?

— Еще какой!

— Тогда в чем дело? После интервью вы опубликуете мои воспоминания, затем роман. Создадите «Издательский дом „В стае избранных“», или же называйте его как хотите. Послушайте, неужели вы напрочь забыли о наших планах?

— Нет, конечно, — молвив это, Удайт подобострастно заглянула Эллин в глаза. Этот-то взгляд, куда убедительнее, нежели коленопреклонение, подтвердил, что Валерия, эта островная аристократка, действительно сломлена.

— А если не забыли, тогда в чем дело?

— Дева Мария! — взмолилась Валерия. — Неужели все прежняя жизнь вернется на круги своя?! И все, что произошло со мной, окажется погибельным сном?!

— Прекратите слюнявить, мисс Удайт. Поверьте, мне это противно.

В порыве признательности Валерия все же припала губами к ее руке. И только теперь Эллин согласилась: да, для нее, воспитанницы детского приюта, победа над столь высокородной, амбициозной леди значит намного больше победы над всеми остальными, кого она погубила или просто затоптала; и даже больше победы на конкурсе, вознесшей ее на Олимп литературной славы.

«„Депрессии прозрения и раскаяния“, уважаемый док, на сей раз не последует!» — решительно сказала она, обращаясь не столько к воображаемому доктору, сколько к самой себе.

— Не стоило бы теперь вспоминать об этом. Но все же один вопрос, из любопытства… Согласна: Герберт красивый мужик, статный, выносливый… Но что вас заставило откровенничать с ним, что заставило зайти так далеко?

— Трудно объяснить, — по-школярски опустила голову Удайт.

— Однако лучше решиться сегодня. Потом будет труднее.

— Мое признание не изменит вашего решения спасти меня?

— Не думаю.

— Вольф поведал мне одну страшную вещь: что на самом деле в свое время писатель-убийца Шеффилд был разоблачен не из-за рокового стечения обстоятельств, а потому, что вы предали его. Перенос публикации в газете был спланирован вами, сведения, попавшие в полицию от неизвестного, — ваша работа.

— И все? Этого хватило, чтобы меня возненавидеть, а Вольфа возлюбить?

— Но неужели так было на самом деле?