Лавсаик Святой Горы

Он пришел из каливы в Катунакии – самой возвышенной местности на южной стороне Святоименной Горы, – чтобы помолиться за агрипнией под Благовещение, выслушать Акафист, принять исповедь у братий, а заодно, как мне стало известно, познакомиться со мной ввиду предстоящего посвящения. От игумена он узнал, что постриг мой, намеченный на самый день Благовещения, был отложен до Субботы акафиста ввиду одного происшествия.

Дело в том, что я, посланный накануне в Свято-Пантелеимонов монастырь, сверх обыденной постной пищи нечаянно вкусил за тамошней трапезой немного маслин, хотя на другой день мне предстояло стать монахом и первым приобщиться Святых Таин. Вечером, по обычаю, я пришел к агрипнии и среди прочего исповедовал своему приснопамятному старцу и игумену[66] этот приключившийся от забвения грех. Строгий ревнитель иноческой дисциплины, честной старец усмотрел в нем препятствие к Святому Причащению и отложил постриг, дав мне заповедь в наступающий день Благовещения не вкушать ничего, кроме хлеба. Старец-духовник не был извещен об этом и удивился, не видя во время первого часа[67] положенных приготовлений к постригу. Когда же узнал у игумена причину, отеческое сердце его дрогнуло и он, отыскав меня во время Божественной литургии, со слезами обнял и в утешение сказал: «Буду и я поститься и предаваться бдению с чадом моим!». Что и исполнил, не ходя к общей трапезе, но разделив со мною малую просфору в архондарике, и это в день Благовещения – один из двух в Святую Четыредесятницу, когда разрешена рыба!

К вечеру того же дня он спросил, где я буду предаваться бдению до ранней утрени, то есть до Акафиста[68], и, услышав, что за отсутствием отдельной комнаты и из-за шума от множества паломников в гостинице мне хотелось бы пойти в ближайшую церковь святого Иоанна Златоуста, только и сказал: «Очень хорошо». Придя в храм после малого повечерия, я, к великому изумлению своему, застал там досточтимого старца, который уже поджидал меня и, благословив, тотчас велел трижды прочесть по принесенному мною Евхологию канон из последования великого ангельского образа. Затем, преподав немало советов касательно монашеского пути, указал прочесть по имевшейся там книжице херетизмы божественному Златоусту, а когда я, окончив чтение, обернулся, чтобы положить поклон духовнику, то увидел лицо его как лицо Ангела (ср.: Деян. 6, 15). Упав к ногам старца, я сказал: «Благослови, отче!», – он же, коснувшись главы моей и осенив меня крестным знамением, произнес: «Благословенно имя Твое, Владыко всех!».

Посланный на служение за пределы монастыря, я не сподобился с тех пор видеть дивного старца, но знаю, что скончался он в 1925 году. Родом из Серр, отец Игнатий пришел на Афон двадцати лет и прожил в каливе отшельников до восьмидесятисемилетнего возраста. Любитель безмолвия, он не раз отговаривал своих учеников от приобретения другой каливы, рассчитанной на большую общину, и завещал им переселиться оттуда, если не изменят желания, лишь после его смерти (что и произошло с тезоименитым ему духовником Игнатием Младшим, который ушел в Новый скит обители Святого Павла).

О трапезе отцов

Был февраль 1910 года, когда благодать Божия известила сердце, что мне надлежит идти на место безмолвия и молитвы. Я имел горячее желание отправиться в Кавсокаливийский скит, где некогда подвизался мой земляк преподобный Акакий и где проходили и доселе проходят иноческое жительство два других моих земляка – родные братья-иеромонахи, чей духовник отец Пантелеимон, известный своим благочестием и добродетелью (в ту пору старец ста трех лет), считался старейшим из всех здравствовавших тогда агиоритов.

Твердо вознамерившись сразу по прибытии на Святую Гору идти в Кавсокаливу, я прямо из Дафни отправился туда сушей. Но, зайдя по пути в Дионисиат и увидев погребение старца-иеродиакона, был пленен благочинием тамошних отцов, аскетическим обликом и местоположением обители, после чего возложил надежду своего спасения на всеблагого Бога и честного Предтечу Иоанна.

Когда меня зачислили в монастырь и назначили помощником в гостиницу, шла Великая Четыредесятница. В те времена все скиты и эримитирии были переполнены монахами, монастыри владели метохами и раздавали обильную милостыню. Непрестанно совершалась панихида, для чего в субботу вечером приходили отцы-аскеты и эримиты, которые затем оставались на агрипнию и получали натуральное вспоможение.

Влекомый к ним естественной приязнью и благочестивым чувством, но от избытка благоговения не решаясь докучать вопросами, я старался, то вслушиваясь издали, то усаживаясь поближе, усвоить из их бесед хоть что-нибудь и, таким образом, составить понятие о духовном устроении приходивших отцов.

Дело шло к ночи. В ожидании звуков била, созывающего к агрипнии, я закончил положенную раздачу кофе братии и гостям и присел у себя в кафецарии[69], чтобы немного передохнуть до начала бдения по случаю Пятой недели Великого поста.