Лазарева суббота. Расказы и повести

Верка еще повсхлипывала, потом отлепилась от Изуверова, сжала запястье его руки крепкими горячими пальцами и потянула за собой:

– Пойдем ко мне!..

Сева почему-то ожидал, что Верка увлечет его в какой-нибудь бардачок, конуру с грязной посудой на столе и с промятой койкой с прожженным искрами от сигарет и закинутым несвежей простыней матрацем, но, переступив порог жилища, он без приглашения стал стаскивать с ног промокшие грязные ботинки. В доме было без затей, дорогой мебели и ковров, зато по-деревенски чисто и просто, даже бумажные иконки в шкафу за стеклом красовались.

Верка укатилась за занавеску в другую комнату и через минутку вернулась, облаченная в просторный халат.

– Тебе тоже обсушиться надо. Но сначала – изнутри! – улыбнулась понимающе.

Мокрую рубаху, разгорячась после парочки пропущенных стакашков, Изуверов расстегнул, но тут же запахнул полы обратно, стесняясь выползающего из-под брючного ремня немалым бугром пуза.

Верка же неотрывно пялила на Севу восхищенные влюбчивые глаза:

– Ты, Санечка, особенный еще с малолетства, в школе. Не такой, как все.

– А сами же меня дразнили мазилом и бумагомараньем! Проходу не давали!

– Завидовали! Ведь вон какие картинки ты рисовал! И просто так и на всякие выставки. Ты теперь, наверное, у себя в городе великий художник!

– Есть немного, конечно… – уклончиво, скромно потупясь, промычал Изуверов.

– А тут живешь – как не живешь… Учетчицей в дорожной шараге работаю. Мужики, лапти мазутные, кобели проклятые, клеятся, а дома свой, постылый, дожидается. Опротивел, спасу нет! На рыбалку, лешего, унесло, пьянствует сволочь. Ты из другого мира, солнышко…

Гневные морщинки на Веркином лбу разгладились, она опять заулыбалась Севе, маняще заоблизывала языком пересохшие губы.

– Вы там всякое, небось, рисуете… И баб тоже, – она замялась было, но задорно встряхнула своей копной кудряшек на голове. – Меня бы ты смог нарисовать?

Верка выпросталась из халата – он бесформенным кулем опал на пол, и тотчас стыдливо прикрылась ладошкой, потупя глазки.

Изуверов, старательно корча скучающую мину профессионала и разглядывая пухленькое кургузое Веркино тело, белеющее в полумраке комнаты, вспомнил еще одну обидную школьную кличку Верки – Овечьи ножки. Было затлевшийся уголек страстишки в Севе безнадежно потух, он еле сдержал себя, чтобы по-идиотски не расхохотаться.

Березы. Опушка леса. 1885 г. Худ. Исаак Левитан

Тут что-то хлопнуло в сенях или на крыльце, заставило насторожиться. Верка подняла и накинула халат:

– Если муженек это мой благоверный возвернулся и выступать начнет, так я его быстро с крыльца-то налажу! Бывало уже не раз. И не вякнет – на моей шее сидит.

Тревога оказалась напрасной: за дверью – никого. Но Изуверов, увертываясь от нетерпеливых Веркиных объятий, скользнул в темноту, в кусты возле крыльца.

– Я сейчас…

Он, стараясь ступать как можно неслышнее, удалился уже порядочно от Веркиного дома, когда расслышал ее зовущий голос, поначалу тихий, но потом звучащий громче и громче.

– Санечка! Саня!..

«Вот баба! Ничего не боится!» – с невольным восхищением пробормотал Изуверов, из темного проулка выбегая на освещенную тусклым светом фонарей центральную улицу.

Таких поклонниц ему еще не встречалось. Впрочем, и были ли они когда-нибудь? Но как все-таки это сладко!..

И нового поклонения опять возжаждала неизбалованная вниманием публики душа художника Изуверова!

На улице было по-прежнему пусто, хоть бы встретился кто, даже в окнах домов ни огонька. Сева с неутолимой жаждой общения побрел обратно от реки в гору, к автостанции, где бодро плясали какие-то разноцветные светлячки. Вблизи они оказались гирляндой из лампочек над зарешеченной витриной круглосуточного ларька. Рядом издавал мелодичные трели игровой автомат – зараза эта везде добралась; тут же возле серебристой «тойоты» топтались несколько парней с обритыми наголо башками, потягивая из банок пиво и то и дело подобострастно поглядывая на лупоглазого сухощавого, Изуверову под годы, мужичка. К «быкам» бы Сева еще подумал подойти, задал бы в целях самосохранения порядочного кругаля, но мужик этот, постоянно обшаривавший настороженным взглядом лягушачьих блестящих глаз окрестность, привлек его внимание. Да он же из параллельного класса!.. Как его там звать?!

Память Севы предательски дала сбой насчет имени и фамилии, а паренька-то он вспомнил, так и встал тот перед глазами – в алом пионерском галстуке и с сияющим медным горном в руке на школьной линейке. Открытое лицо, аккуратно зачесанные назад русые волосы. Все знали, что у мальчишки дома кавардак, вечно под «мухой» родители, да и как не знать, если в ту пору на любую улицу приходилось всего по двое-трое пьяниц, а то и ни одного. Но парнишка с младых ногтей следил за собой, не позволял себе заявиться в школу мятым или рваным, лез во все общественные дела и учился, хоть и давалось учение туговато, – из кожи вон! Оболтусам его часто ставили в пример – погодите, вот, вырастет и будет из него толк: космонавт или общественный деятель!..