ЛЧК (Записки старого человека)

— Возможно, я думаю, если очень хотеть. Просто никто о другом не помнит — забывает. Увидит — обомлеет — и все, а надо помнить. Вот если я умру и останусь живой, то рукой левой дерну, вот так — раз, раз, раз… тогда уж точно — есть, так и знай. Подмигнуть, конечно, можно, но ты близорукий — можешь не разглядеть.

— И мне — также дергать?

— Давай и ты, не забудь-левой.

— У меня в левой судорога бывает.

— Ну, тогда правой… договорились, а?

— Роман, смотри не перепутай, он — правой, я — левой, у меня ведь правой нет, — Аугуст улыбнулся. — Бляс со всеми уже договорился, а знаки разные получаются, кто как может… как бы не перепутал, — сказал он, обращаясь ко мне… — Я думаю, это безумный план. Бляс, ты удивительный человек…

— И это очень надо знать? — спросил я. — Зачем?

— Как зачем?.. — Бляс от удивления оторопел. — Да ты что… тогда вся жизнь другой станет. Зачем бояться, рвать на части, убивать?.. ведь это от страха, что здесь недодадено им будет…

Ну, что ему скажешь… — ничего не надо говорить. Будь здесь историк, может, он вспомнил бы, что временами многие верили, а жизнь раем не становилась, но все же, все же…

А Феликс сидел у меня на коленях и смотрел на всех своими разными глазами. Никого он больше не опасался. Я вспомнил день рождения. Он прокрался тогда темным ледяным коридором к полоске света, увидел жирный Колин затылок, замер… потом осторожно взял кусок мяса и толкнул дверь, чтобы знали — я был здесь. Теперь он доволен, желтый глаз сияет, перед приходом сюда он тщательно умылся, и черная шерсть блестит…

— О, смотрите, — воскликнула Лариса, — Феликс-то рыжий! Он не черный вовсе, а рыжий! — Стали смотреть — и действительно — шерсть кота отливала коричневым и даже красноватым, особенно на спине. Значит, у него в роду были рыжие, и он живет так долго, что все коты здесь, и светлые, и темные… ну, не все, но многие, — его дети…

— Значит, Феликс — вечный кот, я же говорила… — Лариса была в восторге, она любила такие штуки, как вам известно… И вдруг она сказала: — А Вася все не идет… но он обязательно вспомнит про нас, вот увидите.

— Да, конечно, да, — я сказал ей и сам поверил в это. Я всегда помнил домик с темными окнами и маленькую фигурку на крыше.

Мария спросила у меня:

— Как вы думаете… у него была… счастливая жизнь?.. — голос ее прерывался. Все это время она думала о Крисе.

— Ну конечно же, он почти сразу нашел вас, еще в молодости — и был с вами до конца… а умер быстро, не мучился. Она кивнула:

— Да, я верю, что ему было хорошо… но как все-таки страшно расставаться. Я два раза теряла Аугуста и, правду скажу, ничего не понимала, а теперь иногда лежу ночью и думаю — Боже, ведь он тысячу раз мог не вернуться… ему вот руку отрубили…

— Мария… — сказал Аугуст, не любивший эти разговоры, — не отрубили, а разрезали ножом — вот так… и пришлось отрезать совсем, в больнице, под наркоз, не страшно это…

— Во, голубки, — сказал, улыбаясь, Бляс, — смотри, Марк, облава облавой, и Криса жаль, но зима почти что позади — и мы живы, и коты здесь, и мои хрюшки… Надо их на новое место перетащить. Перегонять морока разбегаются, они быстрые такие, не угонишься, а я их в мешок — и на себе. Там метров триста всего.

Аугуст восхищенно покачал головой:

— Роман, ты не старик… пудов шесть, не меньше.

— Э-э-э, раньше я и десять на плечи брал.

— Я тебе помогу.

— Нет, оставайся с Марией.

— Давай помогу, вдвоем неужели не перегоним? — предложил я.

— Смотри, бегать придется… Ну, давай, буду ждать тебя у сарая на старом месте. — Так и договорились с ним.

— Антоний, почитайте поэму, — попросила Лариса.

Он покачал головой:

— Нет, это не стихи — шутка и только… "около-моло-ко…"

— А что стихи? — спросил Аугуст.

— Стихи — вот… — Антон стал читать шепотом:

Сестры — тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы,

Медуницы и осы тяжелую розу сосут.

Человек умирает. Песок остывает согретый,

И вчерашнее солнце на черных носилках несут…

— Это как музыка, — подумав, сказал Аугуст, — и очень чистый звук. Кто этот поэт?

— Он погиб давно, один из первых.

— Его тоже отравили?

— Почему — тоже?

— Ну, как этого Моцарта…

— Никто точно не знает… — Антон вздохнул.

— Зачем же тогда история, если главного она не знает? — удивился Аугуст.

— Они не занимаются отдельными людьми, они изучают классы, отряды, лагеря, потоки…

— А кто занимается отдельными? — не успокаивался Аугуст.

— На земле — литература, а на небе — Бог… так говорили раньше.

— Как узнать мысли и дела каждого… — покачала головой Мария, — и кому нужно такое скорбное занятие?..

— Тому, кто любит, пожалуй… — тихо сказал Антон.

— Нельзя любить всех… вот вы, к примеру, — Мария улыбнулась мне, любите Феликса… и немножко всех нас, но не можете любить Колю… или Гертруду… — Тут она надолго задумалась.

— Мальчики, а почему вы не поете сегодня? — спросила Анна у Романа.

— Ну… — он смущенно замялся и посмотрел на Марию.

— А вы серьезное спойте, — сказала Мария. Роман с Аугустом переглянулись — что же спеть… И вдруг Анна говорит:

— Я спою вам, — и запела низким красивым голосом: