Льды возвращаются

Люде хотелось прокатиться на подвесной дороге, но Елена Кирилловна непременно хотела ехать на автомашине.

Владислав Львович сам вел машину. Мария Сергеевна сидела рядом с ним, и они беседовали о физике. Ладнов говорил о редчайшем случае в науке, когда теоретики не предсказали открытия «Б-субстанции» и что тут что-то не так. Не будь «Б-субстанция» уже применена для защиты от ядерных взрывов, теоретики никогда бы не поверили в ее существование. Он сказал, что Буров не только типичный сумасшедший, но еще и «сумасшедший-счастливчик», который вытащил лотерейный билет, и что на скачках всегда везет новичку, ничего не понимающему в лошадях.

— Москва! Москва! — воскликнула Люда, схватив Елену Кирилловну за руку, хотя никакого города, если не считать университета, еще не было видно.

Елена Кирилловна смотрела на причудливый контур университета, на россыпь его сверкающих на солнце окон и мысленно сравнивала его с чем-то…

Потом они ехали по Ленинскому проспекту. Елена Кирилловна почему-то интересовалась не новыми районами города, а теми, которые еще не успели снести, ей непременно хотелось посмотреть на кривые улочки Замоскворечья или Арбата…

Люда украдкой смотрела на Елену Кирилловну. Кто же изменился из них? Губошлепик или Русалка? По-прежнему безукоризнен профиль Елены Кирилловны, привычно подтянута фигура, не опиравшаяся на спинку сиденья, загадочен чуть усталый взгляд. Разве не восхищается ею, как раньше, Люда?… Как смешно она ревновала ее еще недавно ко всем… в особенности к Бурову. Бурова не было. Он стал огромным, как его подвиг. Было странно подумать, что Люда знала такого человека, помогала ему, даже сердилась на него, словно можно было быть знакомым с титаном, с Прометеем!.. Если бы Бурова приковали цепью к скале и орел стал терзать ему грудь, Люда не плакала бы, как прекрасные и беспомощные океаниды, а своими руками разбила бы алмазные цепи, приготовленные гневом богов для титана. Титан скоро вернется. Никогда уже не станет он в глазах Люды обыкновенным… А Елена Кирилловна, а ее Русалка с серыми глазами, думающая о таинственном ребенке?.

Серые глаза Елены Кирилловны были словно прикрыты дымкой, а карие яркие глаза Люды были широко раскрыты и по-новому впитывали мир.

Это был весенний мир, невозможно яркий, с пьянящим воздухом, с бездонным синим небом, с радостными и загадочными людьми, полными своих дум, желаний, стремлений, горя и счастья. Еще недавно Люда почувствовала бы, что хочет расцеловать каждого, кто идет под слепящим солнцем, а сейчас ей хочется совсем другого, заглянуть каждому в душу, узнать о нем самое сокровенное… Но самое трудное, самое необходимое и невозможное было заглянуть в собственную душу, в самое себя, где все было таким непонятным… Ах, если бы их встречал сейчас папа!. Но летчик Росов всегда был в полете, а сейчас… сейчас он даже готовится лететь к звездам вместе с молодыми космонавтами, которых сам воспитывал… Папа, огромный, как Буров, только спокойный, даже застенчивый, но отважный… он умел заглядывать в Людины глаза. Посадит ее перед собой на стул, чтобы ее коленки упирались в его большие и жесткие колени, заглянет в ее «миндалинки» и все поймет… Он бы и сейчас все понял, что с ней творится… А сама Люда?. Она только может смотреть по сторонам: на улицу мокрую в тени и сухую на солнце, на последний апрельский снег — белый с чернью, как старое кавказское серебро, на его неубранные еще после прощальной метели гребни по обе стороны проспекта, на поток людей, каждый из которых нес в себе бесценное сокровище чувств, — и замирать от чего-то странного и необъяснимого, ловя себя на том, что ищет в толпе… Бурова.

Опять Буров! Это ужасно!..

И Люда начинала рассказывать Елене Кирилловне о Москве. Она ведь должна была опекать ее.

Шаховская поселилась в квартире Веселовой-Росовой. Люда самоотверженно готова была, как юный паж, повсюду следовать за нею, но Елена Кирилловна решительно уклонилась. Она искала одиночества, и, конечно, Люде это было обидно.

Ждали скорого возвращения Бурова и возобновления работы в лаборатории. Женщины нервничали.

Буров появился, когда Елена Кирилловна ушла в Третьяковскую галерею.

Люда ахнула, когда он вошел в лабораторию, широкоплечий, высокий, чуть насмешливый. Он оглядел лабораторию, конечно, искал глазами Елену Кирилловну.

Ноги у Люды, ее тонкие и сильные ноги, стали свинцовыми, она не могла встать с табурета.

Буров кивнул ей головой.

— Где мама? — спросил он.

— Елена Кирилловна ушла в Третьяковскую галерею. Она ведь впервые в Москве, — ответила ему Люда.

Он посмотрел на часы:

— Я сейчас поеду в гостиницу «Украина». Вечером постараюсь заглянуть к Марии Сергеевне.

— Да, — сказала Люда. — Елена Кирилловна остановилась у нас.

Он снова кивнул головой, смотря поверх Люды. Он даже не поздоровался с ней за руку. И руки у Люды повисли плетьми.

Буров ушел, а Люда, смотря перед собой сухими, невидящими глазами, мысленно произносила страшные клятвы навсегда уйти отсюда. Разве нужна она ему, если он не сделал разницы между нею и табуреткой, на которой она сидела!..