Льды возвращаются

— Кормилицей, — подсказала я, бросив взгляд на доскоподобную фигуру чопорной дамы. Холерия ответила мне сверкнувшим взглядом.

— Работа ждет, — выдавил из себя Буров, пожирая глазами экран телевизора.

Елена Кирилловна скользнула по Сергею Андреевичу равнодушным взглядом.

— Нет, Буров, — сказала она, — я не вернусь к вам.

Калерия резко повернулась.

— Я не понимаю вас, Лена, — сухо сказала она. — Я никак не ожидала услышать ваш отказ от работы… в особенности в марте, — добавила она многозначительно.

Тень скользнула по лицу Елены Кирилловны.

Почему она говорит о марте? Мое отношение к Холерин стало болезненным. Наверное, у меня появилась разновидность истерии. Надо было обо всем рассказать папе. Рассказать… Теперь уже никогда не расскажешь…

— Почему ты плачешь, Лю? — послышался участливый голос Елены Кирилловны. — Ты плачешь, что не будешь видеть меня на работе? Но ты будешь приходить ко мне, глупенькая.

— Почему вы не хотите работать… со мной? — снова выдавил из себя Буров.

— Не с вами, Буров… Я просто больше не могу. Помните, мы говорили с вами о науке… Вы открыли средство против ядерных войн. Воображали, что одарили человечество. И что же? Вашей «Б-субстанцией», которую я помогала вам добывать, теперь гасят Солнце. Я не хочу больше в этом участвовать… даже в марте, — добавила она, твердо глядя на Калерию Константиновну. — Лучше патрулировать в космосе…

Калерия Константиновна делала мне многозначительные знаки. Она не хотела, наверное, чтобы я сейчас сказала ей о папе. Я не сказала.

Буров стал мрачнее тучи. Должно быть, Елена Кирилловна попала ему в самое сердце. Она всегда била без промаха.

А я вдруг сказала:

— Еленочка Кирилловна, милая… У меня к вам огромная просьба.

— Да, мой Лю.

— Назовите мальчика… Митей…

Она пристально посмотрела на меня с экпана:

— Я слышала по радио сообщение, Лю. Я все знаю. Я горюю вместе с тобой. Но я не могу назвать сына именем твоего отца. Я уже назвала его.

— Вот как? — оживилась Калерия. — Как же?

— Друзья мои, — сказала подошедшая нянечка. — Мы уже утомили мамочку.

— Как же будет он называться? — строго спросила Калерия.

— Рой, — ответила счастливая мать. — Просто — Рой. Во имя роя чувств, надежд…

— Рой? — удивился Буров.

— Ну да, Рой. Разве это плохое имя?

Лицо Калерии покрылось пятнами.

Няня выключила телевизор, и я едва уловила лукавую улыбку на усталом, но прекрасном лице, растаявшем на светлом, матовом стекле.

— Поразительные капризы! — пожала плечами Калерия Константиновна и заторопилась к выходу.

Мы вышли вместе с Буровым. Я старалась понять, что он чувствует. Ведь ему в лицо было брошено обвинение. Я, потерявшая отца… и может быть, из-за него… я этого не сделала, а она… она отказалась работать с ним.

Я считала, что должна сказать что-то очень важное.

— Сергей Андреевич! Это неверно, что она сказала… Может быть, вам совсем не нужна моя помощь, но я хочу работать с вами. Я верю вам так же, как верил папа… Я постараюсь быть полезной… Я уже поступила на заочный факультет, но я не успела вам сказать… Я все стерплю от вас, буду делать все и за себя и за нее…

Буров посмотрел на меня, словно видел впервые. И улыбнулся. Не насмешливо, как раньше, а по-хорошему. У меня защемило сердце, я покраснела и тут же готова была себя возненавидеть. Ведь папа летел к Солнцу!.. А я? Я переживаю от улыбки мужчины.

Он сказал:

— Спасибо, Лю…

Мне было немного неприятно, что он так назвал меня.

— Спасибо, Люд, — словно поправился он. — Иной раз полезно сравнить двух женщин.

— А что вы… что мы теперь будем делать? Что искать?

Он взял меня за руку. Ой, кажется, мне придется неделю не мыть пальцы!..

— Знаешь, Люд, что такое движение вперед?

— Движение вперед — это борьба противоположностей, — услышала я голос Ладнова. Он догнал нас. Я и забыла, что велела ему ждать меня на тротуаре. — Простите, но, кажется, вы переходите на физику, и я могу оказаться не лишним.

Буров посмотрел на него не очень приветливо.

— Борьба противоположностей! — мрачно повторил он. — Чтобы заставить их бороться, нужно найти противоположное. Вы, Ладнов, теоретик. Взяв на себя тяжесть прогнозов и даже облачившись в мантию «судьи от физики», вы зачислили меня в паникеры… И все же я не перестаю уважать вас как теоретика.

— В восторге от этого. Чем могу служить?

— Допускаете ли вы, что у «Б-субстанции» должна быть ее противоположность? Не вытекает ли это из ваших же формул?

— Допустим, что вытекает. Я даже допускаю симметричную парность во всем, что существует в мире. Мы с вами хорошая этому иллюстрация.

— Может быть, в том, что мы противоположны — залог движения вперед?

— Остроумно.

— Так вы не думали об этом?

— Допустим, думал. Но мне не хотелось связываться с вами, Буров. А надо было засесть вместе, ругаться…

— Это я могу.

— Я тоже, — огрызнулся Ладнов.

— А если бы мы засели? — спросил Буров.

— Пришлось бы отказаться от многого. Наши нынешние теоретические представления о физических процессах слишком грубы. Вы счастливец! Вы допускаете умозрительные выводы. У меня не может существовать ничего, математически не доказанного.