Лебедь Белая

Из проулка выскочила чернавка, но уже не одна, а с Поганком. У того по лицу расползлись красные пятна, как будто от испуга. В руках он держал нашу корзину с травами. Позади отроки тащили сундучок с мазями и настоями. Не доходя крыльца, Поганко споткнулся, упал и всё содержимое корзины вывалилось на землю.

– Чтоб ты сдох, неуклюжий! – услышала я гневный голос Бабуры Жилятовны. – Поднимайся живо, покудова кочергой тебя не подняла!

Тётка Бабура грозила с верхней площадки крылечка и в руке у неё действительно была кочерга. Поганко вскочил, начал торопливо подбирать оброненные травы, а я укрепилась в своём желании бежать отсюда как можно скорее. Вот только где Добрыня? Без него нельзя. Его хоть и кормят здесь, и подружки ласковые, а только он никогда мне не простит, если я одна уйду.

– Дура нерадивая! – заорала Бабура Жилятовна уже на чернавку. – Что ты олуха этого привела? Кашу из него варить что ли? Милослава где?

Я быстренько прикрыла личико ладонью и прижалась к тыну, надеясь остаться незамеченной.

– Не тебя ли кличут? – повернулся ко мне привратник.

– Послышалось тебе, – проговорила я сдавленно.

Добрыня, Добрыня, где же ты… Добрыня!

– Да вон она!

Кричала чернавка, и даже не убирая ладони от лица, я поняла, что указывает она в мою сторону. И словно в подтверждении вопль тётки Бабуры взбудоражил двор:

– Где тебя бесы носят, пигалица тонконогая? А ну стрелою за мной, покуда я сама за тобой не спустилась!

Я выдохнула. Делать нечего, побег откладывается. Надо идти. Если тётка Бабура и в правду спустится, то кочерга без работы не останется. Я уже видела раз, как она ею ленивого холопа вразумляла, тот потом целый день присесть не мог.

– Иду.

Я состроила недовольную рожицу и, шаркая лапотками по дворовой пыли, пошла к хоромам.

– Да шевелись, наказание… – Бабура Жилятовна захлюпала носом. – Что ж ты? Княгинюшка наша помирает.

И тут меня будто ошпарило. Я подхватила подол и горлицей влетела на крылечко. Поганко и отроки с сундуком наступали на пятки. Ключница схватила меня за руку и потянула за собой через бесконечный ряд сеней, переходов, горниц. Под ногами путались плаксивые чернавки, взмыленные холопы, топали сапогами дружинники. Лица у всех сосредоточенные. Где-то в глубине рокотал голос Благояра Вышезаровича. От него дрожали стены и дребезжала слюда в оконцах.

Мне почему-то стало казаться, что во всех этих домовых хитросплетениях мы едва двигаемся – закуточки, чуланчики, слуги под ногами – но я и пяти раз полной грудью вдохнуть не успела, как уже стояла перед ложницей княгини. Двери сторожили двое гридей при полном оружии и в броне. Здесь же поскрипывал половицами, ступая из угла в угол, Перемышль Военежич. Как он тут оказался – не ведаю, ибо последний раз я видела, как он в гридницу входил. Видимо, от туда в княжьи покои особый ход ведёт. Впрочем, не об этом сейчас голова болеть должна.

Перемышль Военежич, увидев меня, осенил себя перуницей: слава Сварогу! – толкнул дверь ложницы и крикнул внутрь:

– Пришла! – и уже мне. – Заходи, девка.

Внутри ложницы было чисто, светло и многолюдно. У порога стоял Благояр Вышезарович, мял крепкими пальцами подол рубахи. По лавкам сидели мужи нарочитые, суетились знахарки, чародеи, ведуньи. От этого многолюдства давил на уши нескончаемый однородный гул. А душно-то как! Они здесь чего все позабыли?

Я подошла к ложу. Княгиня как будто спала: вытянулась тростиночкой на медвежьих шкурах, руки вдоль тела, подбородок кверху – и не дышит. На скулах и шее зелёные пятна. Я склонилась, потянулась щекой к её губам, замерла. Лёгкое тепло коснулось кожи, и я вздохнула облегчённо: жива.

На меня зашипела знахарка, та, которой я морду расцарапала. Из-за её спины выпросталась старуха-приживалка, вся в чёрном, провонявшая потом и плесенью, запела чужие молитвы, взмахнула сухой веткой, отгоняя злых бесов. Но бесы сухостоев не боятся, они в них живут, им лишь светлое божье слово да дух травы бесогонки противостоять могут. Я окликнула Поганка. Тот подбежал, поставил передо мной корзинку. Приживалка зашипела в тон знахарке, а потом как треснет меня веткой по спине! Не больно, но обидно. Я развернулась, но Поганко уже ухватил старуху за ворот и швырнул к двери. Надо же, тихий мальчик, а момент настал – и поступил как следует. Приживалка упала под ноги мужей нарочитых, завыла в голос. На меня посыпались упрёки, угрозы. Воздух стал искристым, тронь его – и полыхнёт молния.

– Все прочь! – зарычала я. – Тётка Бабура, встань у порога. Если кто войдёт, бей кочергой наотмашь!

И сразу стало тихо. Бабура Жилятовна открыла дверь, стрельнула глазами по нахмуренным лицам – и народ потянулся вон. Только князь заупрямился, не хотел, горемычный, от жены уходить. Но тётка Бабура взяла его за локоток мягонько и как малое дитя повела к выходу, приговаривая:

– Ступай, князюшка мой, ступай. Раз велит, значит, нужно.