Лебедь Белая

– Я от дружины не отступлюсь! – затряс бородой Тугожир. – Ты, воевода, остаёшься, я тоже остаюсь! Не оскорбляй меня недоверием.

Гореслав кивнул, принимая его слово.

– Как это останетесь? – осторожно спросила я. – На гибель?

– Для нас дальше дороги нет, – отрезал Гореслав и повернулся к Сухачу. – За девку головой отвечаешь. Отсюда ступайте на мокрый угол. На гриву взберётесь, по левую руку будет лесок, справа степь. Держись опушки. Помнишь, как в Голунь шли? А там, если Макошь дозволит, до Ерша прямая дорога.

– Как же так? – снова подступила я к воеводе. – Никуда я не пойду!

Гореслав даже смотреть на меня не стал, будто и нет меня больше. Будто ночью мы о звёздах не говорили и рубаху я ему не дарила. Хотя вот она, та рубаха, на нём. Он, получается, как и братец его Милонег – такой же. Бес проклятый! Вот он как со мной…

И тогда я вспылила.

– Ну и оставайся! Никому ты не нужен!

Он снова меня не заметил, а Сухач зашепелявил радостно:

– Так и есть, так и есть. Бес им в помощники, пусть с ромеем бодаются, а мы пошли отсель скорее подальше.

Я сжала кулачки. Нет, я всё равно никуда не пойду. Я не брошу его… их… А этот чахлик невмирущий, он что, не понимает? Ничего не понимает? Да нет, понимает, оттого и радуется, что не его нить сегодня оборвётся. Шею бы ему свернуть!

– Ступай, дочка, – вздохнул старый кормщик.

– Дядька Малюта!

– Ступай, не кори себя.

Старик улыбался. Мы уже прощались с ним однажды, и теперь он снова бросал меня в воду, а сам торопился к сходням. И пусть сейчас он произносил другие слова, но слышала я всё то же: Беги, девка!

И я побежала. Медленно, словно во сне, не оглядываясь. Сухач и Поганко держали меня за руки и едва не силой волокли за собой. Вот уже и грива, о которой говорил Гореслав. Мы поднялись по травянистому склону, впереди Добрыня, за спиной тётка Бабура. Ключница дышала тяжело, натужно, тихонько жаловалась на больные ноги. Я подумала, что вечером надо припарки ей сделать, снять боль… Позади зазвенело железо, эхом прокатился по небу долгий крик. Сухач нервно оглянулся, а я закрыла уши и принялась шёпотом уверять себя, что это мне показалось, что на самом деле это степной орёл углядел с высоты неосторожного зайца и… Кого я обманываю!

Я остановилась. Надо вернуться. Надо обязательно вернуться! Им нужна я. Ромей меня заберёт, а Гореслава не тронет…

Сухач вдруг дёрнул меня за ворот да как закричит:

– Я тебя в плен взял!

В плен? В какой плен? Я замотала головой, не понимая, о чём он, а когда слова его достигли моего разума, разозлилась. Скрутила ему руки и приложила мордой о землю.

– Ты совсем дурной? Я дочь богатыря, я с пелёнок ухваткам воинским обучена. А ты меня в плен берёшь? Ну, право, иной раз хоть не только о еде думай.

Он заелозил, заскулил, начал обещать мне каких-то мухоморов, отравить, наверное, грозился, но я знаю, как с мухоморами и прочей заразой обращаться, так что не испугалась, а ещё сильнее выкрутила ему руку.

– Мухомор… Мухомор…

– Да что ты заладил…

– Мухомор велел ромею тебя отдать… чтоб договориться… когда в порубе сидели… Больно-о-о!

Он зарыдал, а я начала понимать, что мухомор – это не гриб, а человек, и что он тоже за мной охоту устроил. А Сухач, стало быть, его подсыл. Вот же червяк поганый! Одну пшёнку с нами ел, одни сухари грыз, перинкой стелился. Как после этого людям верить? Я сказала Поганку, чтоб нёс верёвку, мол, повесим сейчас этого негодяя. Сказала не серьёзно, да и деревьев поблизости не было, но Сухач зарыдал громче, поверил в мои угрозы. То-то же! Я подождала, пока ему совсем страшно станет, а потом сделала предложение.

– Поступим так… Слышишь меня? Я никому не скажу, чего ты сейчас учудил, а за это будешь все мои приказы выполнять, покуда до дому не доберёмся. Понял?

– Понял, понял!

– Ну, живи тогда.

Я отпустила его руку. Некоторое время он ныл, косился на меня, поглаживал локоть, но вёл себя прилично. Поганко притащил-таки верёвку – где он, душа доверчивая, её нашёл? – и даже петлю смастерил, но я сказала, что необходимости в этом больше нет, и мы двинулись дальше.

Я задышала ровнее. Эта маленькая оказия не то чтобы меня успокоила и расставила всё по местам, но подтолкнула к разумным размышлениям. Утром я с дури да от обиды решила, что Гореслав меня совсем не любит, что я опять себе всё напридумывала, вновь размечталась, принялась разглядывать счастье, которого и нет вовсе. Но всё не так. Сейчас я поняла, что Гореслав потому меня прогнал, чтоб я ромею не досталась. Он для того там и бьётся, а с ним дядька Малюта и вся их маленькая дружина, чтоб я дальше жила, а стало быть, ночью ничего мне не привиделось: Гореслав и есть тот муж, с которым я детей растить готова. Вот как получается!

Но тогда я помочь ему должна. Если не могу сама, тогда к богам надо обратиться. Они всегда на стороне правых, а мы правы, надо только показать им нашу правду.

Я упала на колени, подняла лицо к небу и зашептала: